Читать книгу "Список Шиндлера - Томас Кенилли"

В Венгрии адмирала Хорти – союзницы нацистской Германии Сем Шпрингман и его сионистские коллеги были столь же неосведомлены о том, что происходит в пределах Польши, как и обитатели Стамбула. Но Сем подыскал курьеров, которые за определенный процент от содержимого багажа или же по своим политическим убеждениям были согласны проникать на оккупированные немцами территории. Одним из его курьеров был торговец драгоценными камнями Эрик Попеску, агент венгерской тайной полиции. Другим – Банди Грош, контрабандист, тайно доставлявший ковры, который также сотрудничал с полицией, но начал работать на Шпрингмана, чтобы искупить вину перед покойной матерью, которой он причинил много горя. Третьим был Руди Шульц, австрийский медвежатник, агент бюро гестапо из Штутгарта. Шпрингман обладал даром уговаривать таких двойных агентов, как Попеску, Грош или Шульц, играя на их чувствах, алчности или же на их принципах, если таковые имелись.

Некоторые из его курьеров были чистыми идеалистами и работали из твердых убеждений. Седлачек, который в конце 1942 года наводил в Кракове справки о Шиндлере, относился именно к этой категории. У него в Вене имелась процветающая стоматологическая практика. Ему было сорок пять, и у него не имелось ровно никакой необходимости доставлять в Польшу саквояжи с двойным дном. Однако он прибыл в Краков со списком имен в кармане, и список этот был составлен в Стамбуле.

Второе имя в списке принадлежало Оскару Шиндлеру.

Это означало, что кто-то – Ицхак Штерн, бизнесмен Гинтер или доктор Александр Биберштейн – сообщил сионистам Палестины это имя.

Так, даже не подозревая об этом, герр Шиндлер обрел звание порядочного человека.

У доктора Седлачека имелся приятель в краковском гарнизоне, его земляк из Вены, который в роли пациента как-то пришел к нему на прием. Это был майор вермахта Франц фон Кораб. В первый же вечер пребывания в Кракове дантист пригласил майора выпить с ним в отеле «Краковия». Прошедший день оставил по себе у Седлачека мрачное впечатление: стоя на берегу над серыми водами Вислы, он смотрел на Подгоже – неприступную крепость, мрачные высокие стены которой были обнесены колючей проволокой. Стоящая над крышами дымка говорила о приближающейся зиме, резкие порывы дождя поливали ворота с восточной стороны гетто, около которых ежился нахохлившийся полицейский…

Когда пришло время идти на встречу с Корабом, Седлачек с облегчением покинул свой наблюдательный пост.

В предместье Вены назойливо ходили слухи, что у фон Кораба была еврейская бабушка. Пациенты порой намекали на это – в пределах рейха сплетни на генеалогические темы были столь же распространены, как и разговоры о погоде. За выпивкой люди совершенно серьезно обсуждали, правда ли, что бабушка Рейнхарда Гейдриха вышла замуж за еврея по фамилии Зюсс. И как-то, поддавшись дружескому расположению и презрев все соображения здравого смысла, фон Кораб признался Седлачеку, что в данном случае слухи соответствуют истине. Это признание было жестом доверия, которое он мог сейчас без опаски вернуть. Поэтому Седлачек расспросил майора о некоторых людях из стамбульского списка. На имя Шиндлера фон Кораб отозвался благосклонным смешком: он знаком с герром Шиндлером и несколько раз обедал с ним. Он обладает внешней привлекательностью, признал майор, и деньги у него не залеживаются. Он куда интереснее, чем старается делать вид. Я могу тут же позвонить и договориться о встрече, предложил майор фон Кораб.

В десять часов следующего утра они появились в конторе «Эмалии». Шиндлер вежливо принял Седлачека, но выжидающе посмотрел на майора фон Кораба, оценивая, насколько тот доверяет дантисту. Спустя некоторое время Оскар стал относиться к новому знакомому с большей симпатией, и майор, извинившись, отклонил приглашение остаться на чашку кофе.

– Очень хорошо, – сказал Седлачек, когда Кораб покинул их, – теперь я вам изложу, с чем прибыл.

Он не стал упоминать ни о доставленных им деньгах, ни о перспективе получения вознаграждений в наличных деньгах из средств Еврейского объединенного распределительного комитета доверенными лицами в Польше. Пока что дантист хотел узнать лишь, что герру Шиндлеру известно о судьбах польского еврейства во время войны.

Едва только гость стал задавать вопросы, Шиндлер замялся, и Седлачек предположил, что сейчас он услышит отказ продолжить беседу. Всего на производстве у Шиндлера работало 550 евреев, за которых он вносил СС арендную плату. Инспекция по делам вооруженных сил гарантировала таким людям, как Шиндлер, неизменность заключенных с ним контрактов; СС обещала, что и в будущем будет поставлять ему рабскую силу, не дороже 7,5 рейхсмарки за душу в день. Так что было бы неудивительно, если бы он, откинувшись на спинку кожаного кресла, изобразил бы полное непонимание.

Но Шиндлер этого не сделал.

– Проблема существует, герр Седлачек, – проворчал он. – И вот в чем она заключается: то, что в этой стране делают с людьми, превышает всякое воображение…

– Вы хотите сказать, – уточнил Седлачек, – что мои доверители просто не поверят вам?

– Поскольку я и сам с трудом верю себе, – сказал Шиндлер.

Поднявшись, он подошел к бару, наполнил две рюмки коньяком и протянул одну доктору Седлачеку. Вернувшись на свое место с рюмкой в руке, он сделал глоток, нахмурился, прислушиваясь к чему-то, на цыпочках подошел к дверям и резко распахнул их, как бы намереваясь поймать того, кто подслушивал. Несколько мгновений он стоял, застыв в дверном проеме. Седлачек услышал, как он спокойно обратился к секретарше с вопросом о каких-то счетах-фактурах. Через несколько минут он закрыл за собой дверь, сел за стол и, сделав еще один основательный глоток, стал рассказывать.

Да, в небольшом кругу друзей Седлачека, в его венском антинацистском клубе, не имели ни малейшего представления о том, что преследование евреев носит столь продуманный, систематический и организованный характер! Истории, которые поведал ему Шиндлер, поражали не только с моральной точки зрения: просто невозможно было поверить, что, напрягая все силы в отчаянных военных сражениях, национал-социалисты могли предназначить тысячи людей, драгоценную пропускную способность железных дорог, огромные объемы грузовых перевозок, построить дорогостоящие инженерные сооружения, бросить последние силы ученых на научно-исследовательские разработки, создать чиновничий аппарат и арсеналы автоматического оружия с огромными запасами боеприпасов – и все это для одной цели: истребления человеческого поголовья, которое не имело ни военного, ни экономического значения, а только психологическое.

Доктор Седлачек ожидал услышать просто рассказы о голоде, об экономическом разорении, о погромах или насилии над собственниками – привычные в истории вещи.

Но услышал нечто гораздо более страшное…

Отчет Шиндлера о событиях в Польше окончательно сформировал у Седлачека представление о нем как о человеке. Как бизнесмена оккупационный режим более чем устраивал его: вот он, сидит себе в сердце своей собственной маленькой империи с бокалом коньяка в руке! Однако спокойный внешне, он клокочет от неудержимого внутреннего гнева. Шиндлер оказался в положении человека, который счел для себя невозможным и неприемлемым отворачиваться от самого худшего.