Читать книгу "Нова Свинг - Майкл Джон Харрисон"

Пока она себе рассказывала эту сказку, Эшманн сидел, слушал море и пытался сопоставить то, что знал о себе и жене, с информацией о Зоне Явления. Сдав ему Вика, Эдит Бонавентура прислала рикшей дневники ее отца с записями о пребывании в Зоне. Она сказала, что ей это нужно было сделать. Перелистывая дневники (в некоторой растерянности, ибо Эмиль, при всем своем опыте, совершенно упускал из виду то, что теперь понял Эшманн), он почти случайно уснул, и впервые за пятнадцать лет ему приснилась не покойница, а что-то другое: вода, прохладная, как утренний свет, вокруг его ступней и щиколоток, далекий счастливый смех. Он решил, что это, должно быть, воспоминание из детства.[32]

8

Стоячие волны

Когда кошачий поток развернулся в Зону и потек вверх по Стрэйнт-стрит, мимо желтого окошка бара Лив Хюлы «Белая кошка, черный кот», уже снова задождило. Шел пятый час утра. Как только улица очистится, на ней появятся несколько портовых рабочих, которые обычно срезали через Стрэйнт крюк до ионников. Потом подмастерья портняжек и клерки, снимающие угол поблизости, – этим последним уже пора было на работу вниз по улице, в центр, – и несколько бойцов из «Prêter Coeur». В общем же Стрэйнт обезлюдела, и, как обычно в этот час утра, казалось, что редкий свет предпочел бы оставить озаряемые им предметы во мраке. Единственным его источником в этой части Саудади осталось окно Лив Хюлы. Оно подсвечивало тротуар. Загляни кто-нибудь в окно, двое-трое всенощных пьяниц, разделенных светлым прямоугольником до степени отчуждения, могли сойти за теплую компанию, с которой имеет смысл познакомиться.

Лив смотрела, как мимо течет кошачья река, размышляла, отчего ее жизнь так похожа на нескладную кучку фрагментов разной ценности, и включала себя в этот мысленный образ: это с ней кто-то захотел бы познакомиться на Стрэйнте, где тротуары, коты и двухэтажные покосившиеся лавки во тьме все были серы. Вот к сумме этого она и свела себя.

– Коты никогда не мокнут, – произнесла она. – Ты заметил? Какая бы погода ни стояла, коты никогда не мокнут.

Вик Серотонин, который явился десятью минутами ранее, стоял теперь, облокотясь на оцинкованную барную стойку, и смотрел на собственные руки с таким выражением, словно ему тяжело было вообще оставаться в живых. Его клиентка пришла минут за пять до самого Вика и сидела сейчас за своим столиком. Кьелар была в короткой кожаной куртке и черных узких слаксах с пояском; выглядела она уставшей. Они пили кофе с ромом и, для нанокамер, делали вид, будто не знакомы. Они этим и собаку бы не одурачили. Когда Вик не удосужился ответить, Лив подлила ему кофе, добавила молока из закрытого крышечкой кувшинчика и сказала:

– Вик, ты сегодня рано. Спрыгнул? Ты всегда рано, если спрыгнуть пришлось.

И на этот вопрос он не дал ответа. Пожав плечами, Лив вернулась за стойку и безжалостно заелозила по ней тряпкой. Посмотрев через стойку на Кьелар, она повысила голос:

– Тогда лучше ничего не говори, Вик. Не хочу я слушать, что ты о себе понарасскажешь. Я от тебя устала.

Выключила свет, потом снова включила и снова выключила. Когда опускалась тьма, воздух бара словно бы наливался оттенком сепии, хотя предметы обстановки часто казались бесцветными и будто бы подсвеченными изнутри.

– Тебе достаточно светло, Вик? Ты в этом свете хорошо видишь?

Вик не клюнул. Лив оставила его и замерла в тенях за барной стойкой.

Турагент и его клиентка продолжали напоказ игнорировать друг друга. Они провели в баре еще пятнадцать минут, потом Кьелар отодвинула стул, подняла серый меховой воротник куртки и вышла. Вик швырнул на кассу немного денег и покинул бар следом за ней. Когда заведение опустело, Лив Хюла выдвинулась из теней и пересчитала деньги. Прижала ладонь ко рту. Метнулась к двери и позвала:

– Вик, ты же за весь столик заплатил. Не надо было платить за весь!

Но они уже удалялись по Стрэйнту к ореолу Зоны Явления следом за белыми и черными котами – и не услышали ее.

– Удачи, Вик! – крикнула Лив Хюла. – Удачи!

Но они не обернулись.

* * *

Если на Стрэйнт-стрит владычествовали коты, то Суисайд-Пойнт принадлежала собакам. В другом конце города Лэнс Эшманн проснулся незадолго до рассвета со смутным ощущением, что разбудил его слышный даже за шумом прибоя собачий лай. Спустившись по коридору в кухню, откуда открывался лучший вид на море, он увидел, как наползают на берег под быстрыми серыми тучами волны, как хлещут во все стороны по пустому пляжу струи дождя. Он постоял пару минут, слушая прибой. Он все еще слышал собак, но лай удалялся. Он был не вполне уверен, что проснулся. Осознав это, он едва заметно улыбнулся и вызвал ассистентку.

– Ты слышишь псов? – спросил он.

– Что?

Песок, который нанесло под дверь кухни за ночь, прилип к босым подошвам Эшманна. Он без особого успеха поскреб ими друг о дружку, потом стал соскребать песчинки ладонью.

– Каждое время года, – сообщил он ей, – полнится бессознательными актами запоминания, спровоцированными тем или иным запахом в воздухе, сезонными изменениями инсоляции… Ты следишь за моей мыслью? – На линии молчали. Может, следит, а может, и нет. – Тут всегда псы. Они не настоящие, но и метафорой их не сочтешь. Прошлое преследует каждого из нас, как гончий пес.

– Не уверена, что…

– Что поняла меня? Сыщику всегда надо учитывать такую возможность. Чем старше мы становимся, тем громче их голоса, тем отчетливее лай. – Она не отвечала, поэтому он продолжил: – По крайней мере, я их по этому каналу не слышу, и на том спасибо.

Он попросил ее подключить нанокамеры на Стрэйнт-стрит, и она, казалось, с облегчением исполнила просьбу. Последив за жизнью бара несколько минут, он покачал головой.

– И это все, что произошло за ночь?

– Между тремя и четырьмя часами утра система снова заглючила. Можно что-то вытащить, но это неинформативная запись.

– Охотно верю, – сказал Эшманн.

– Надо людей подключить.

– А кого нам использовать? Эта женщина знает всех клиентов своего бара. Она-то не дура, в отличие от Вика. – (Лив Хюла неподвижно стояла за барной стойкой, облокотясь на цинковую пластину. Перемотка: она снова наклонилась к барной стойке, устремив пустой взгляд вперед. Вид у нее был уставший.) – Бога ради, выключи это.

Эшманн отскребал песчинки с подошв так рьяно, словно занятие это могло прояснить его жизнь или по крайней мере вернуть к ней. После двухчасового сна на подлокотнике у него ныли почки, но эта боль не объясняла назойливого чувства, словно за ним что-то гонится, преследует из той части прошлого, о которой у него даже догадок не имелось. Она не объясняла, отчего у Эшманна так занемели руки, словно во сне он сжал их в кулаки. Лишь псы могли это объяснить.