Читать книгу "Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов"

Не просто было освоить и новшества в строевой подготовке: в ответ на приветствие командира: «Здравствуйте, товарищи!» — вместо привычного односложного «Здра!» нужно было научиться дружно хором отвечать: «Здравия желаем, товарищ гвардии старший лейтенант!» — и звучало это так: «Здра жла таа гвар стар лант!» Естественно, в таком отклике понять отдельные слова было невозможно, и некоторые «хитрецы» кричали просто: «Трам-там-там-та-ра-рам!» Уже совсем недавно в романе Астафьева «Прокляты и убиты» с удовольствием прочел, как один из его персонажей, находясь в строю, кричал, отвечая на приветствие: «Гав-гав-гав-гав-гав!»

Особенно шокирующим известием стало для меня сообщение о ликвидации Коминтерна. Мне показалось, что это означает коренное изменение коммунистической идеологии: не только отказ от идеи мировой революции, но от согласованных действий пролетариата в борьбе за свои права. Ведь Интернационал все еще оставался гимном СССР, а лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — не только на денежных купюрах, но и на штампах официальных документов.

В июле прибыло новое конское пополнение из Монголии. Низкорослые, какой-то непривычной «коровьей» масти, с длинной шерстью и лохматыми гривами, они были плохо объезжены и диковаты. При ежедневной чистке нужно было все время быть начеку, так как они все время норовили укусить или даже лягнуть. Наверное, не меньше двух недель потребовалось на то, чтобы вверенная мне кобылка (не могу вспомнить ее клички) стала дружелюбно воспринимать мое присутствие. Самое неприятное состояло в том, что эти «монголки» обладали какой-то неритмичной рысью, не позволявшей плавно «облегчаться». При ежедневных выездках (конно-строевой подготовке) так растрясало, что, казалось, вот-вот вылетит наружу съеденный завтрак.

В августе стали появляться признаки предстоящей отправки на фронт.

В радиовзводе состоялось нечто вроде экзамена на владение фронтовой рацией и «морзянкой», после чего были выданы солдатские книжки, где в графе, указывающей на воинскую специальность, было записано «радиотелеграфист». Прошли мы и медицинскую комиссию, которая признала меня годным к строевой службе.

Настал день, когда мы после бани сменили свое «б/у» обмундирование на новое: цвета хаки гимнастерки и шаровары, хрустящие кирзовые сапоги, зеленоватые шинели из английского сукна, вещмешки, котелки и прочие принадлежности солдатского снаряжения. Получили и сухой паек на три дня.

На улице за КПП полка в походную колонну построились маршевые эскадроны, в составе которых были телефонный и радиовзводы. Начальник штаба полка майор Марцинкевич произнес краткую напутственную речь, и колонна строевым шагом, позванивая шпорами, двинулась по улицам города к вокзалу для погрузки в эшелон.

Завершился первый этап военной службы.

На фронт. В эскадроне связи 4-й гвардейской кавалерийской дивизии

Погрузились в ставшие уже привычными теплушки.

В эшелоне не было полевой кухни, поэтому проблемой было превращение концентрата каши или супа-пюре горохового в готовое блюдо. Пользуясь тем, что поезд шел медленно, с длительными стоянками, около вагонов разжигали костерки из собранных вокруг щепок. Часто процесс приготовления каши растягивался на весь день. Приходилось срочно затаптывать костерки и забирать недоваренную кашу: раздавалась команда «По вагонам!» и торопящий гудок паровоза.

Проезжая через Москву, эшелон остановился на станции Окружная. Часто бывая впоследствии на этой станции, я поневоле вспоминал это событие. Здесь я, написав письмо Калерии, которая должна была уже вернуться из эвакуации, попросил проходившую мимо женщину опустить его в почтовый ящик. Оказалось, она сама принесла его и передала Калерии в руки.

Несколько дней ехали на запад. Наконец достигли местности, только что освобожденной от врага. Поезд шел по только что восстановленным путям, встречались временные деревянные мосты, наспех сооруженные рядом со взорванными. Чувствовалось приближение прифронтовой полосы: еще дымящие сгоревшие постройки, разбросанные вокруг путей искореженные орудия, автомашины и танки. Кое-где лежали еще неубранные раздувшиеся трупы лошадей.

Запомнились два происшествия на этом участке пути. Во время непродолжительной бомбежки, не причинившей вреда эшелону, получил ранение в ягодицу осколком некий Даркин, в течение всего пути смешивший весь вагон: он складывал в котелок весь свой сухой паек (пачки концентрата, кусок селедки, кусок сала), заливал водой и варил. Схлебав «бульон», заедая сухарями, снова заливал водой и опять варил. И так несколько раз, до получения нового пайка. И опять рассмешил: не доехав до фронта, отвоевался, получив ранение в задницу.

Другое событие было более трагическим. Четверо среднеазиатов разожгли костер, по сторонам его поставили подобранные рядом с путями деревянные ящики, положили на них перекладину, подвесили котелки. И тут раздался взрыв, разметавший их на куски, осколками было ранено несколько солдат из ближайшего вагона. Оказалось, ящики были противопехотными минами. От огня они не должны были взорваться, очевидно, кто-то зацепил взрыватель, очень чувствительный у противопехотных мин.

Выгрузились в конце восстановленного пути в лесу, где-то юго-западнее Брянска. Далее нужно было идти пешком.

Шли долго, не менее двух недель, очевидно, следом за продвигавшимся фронтом. Проходили разоренными деревнями, от изб оставались только печи и трубы, жители деревень приходили из лесов, рыли землянки, где ютились вместе с сохранившейся живностью — курами и козами. Изголодавшиеся, оборванные, страдавшие от отсутствия соли, они встречали нас исключительно приветливо, нередко на привалах появлялся самогон и устраивались «посиделки».

В составе сухого пайка часто присутствовала сушеная соленая рыба, по виду похожая на леща. Если ночевка выпадала у деревни, я обычно предлагал хозяйке какой-нибудь избы сварить из этой рыбы картофельный суп для совместной трапезы. Это предложение всегда принималось с охотой.

На одном из лесных привалов нам раздали очередную порцию сухого пайка. А в его составе было сало, упакованное в деревянные ящики, обильно засыпанные крупной солью. После распаковки соль частично высыпалась на траву и оставалась в раскрытых ящиках. Нас окружили деревенские дети и стали собирать соль из ящиков и прямо с земли в оттопыренные подолы рубах и платьев. Я не знал того, как мучительно было им обходиться без соли!

Проходили мы также лесной район, почти не затронутый войной: он был в стороне от дорог, и немцы его миновали (иногда заглядывали к ним полицейские патрули, грабили и убывали восвояси). Здесь нас щедро кормили, и мы отогревались в теплых избах. Угощали картошкой, запеченной в русских печах, и мочеными ягодами.

В одной из таких деревень я ночевал в избе старосты, который, занимаясь плетением лаптей, рассказывал о жизни в оккупации.

До этого я знал, что на занятой врагами территории староста и полицай — это прислужники оккупантов, терроризировавшие местное население. Оказалось, что все на самом деле неоднозначно. Естественно, были и откровенные изменники, строившие свое благополучие на страданиях земляков, всячески стремившиеся услужить новым хозяевам. Если они не успевали сбежать вместе с отступавшими германскими войсками, местные жители сами расправлялись с ними. Но такими были отнюдь не все.