Читать книгу "Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов"

Несколько раз осуществлялись полевые учения: два сабельных эскадрона, которым придавались хозвзвод и взвод связи, отправлялись в поход на значительное расстояние (как мне кажется, километров 60–80), разбивали походную стоянку, проводили там военно-уставные тренировки. Взвод связи (отделения телефонистов и радистов) налаживал связь между эскадронами и штабом полка.

Помимо штатных занятий приходилось выполнять и очередные наряды: дневальство по казарме, конюшне, нести караульную службу, патрулирование в городе. Особенно желанным для всех было дневальство по кухне-столовой: довольно тяжелая нагрузка по мытью помещений и столов, выскребанию и чистке котлов, чистке картошки и прочее, но зато отъедались за прошлое и на будущее.

Вспоминая о нарядах, не могу не упомянуть один эпизод, оставивший в душе крайне неприятный осадок.

В очередном наряде на караульную службу я стоял на посту у трансформаторной подстанции, расположенной на территории военного городка (по-моему, она и теперь находится там же).

Ночь, тишина, обеспеченная светомаскировкой полная темень. И я не заметил, как, опираясь на винтовку, заснул стоя…

И вдруг почувствовал, как кто-то пытается у меня винтовку отобрать!

Очнулся. Передо мной стоит дежурный офицер штаба полка и тащит мою винтовку к себе. Я, естественно, не даю…

— Спишь на посту?! А если бы не я, а диверсант, лежать бы тебе с перерезанным горлом! Ты знаешь, что теперь с тобой будет?

Я не столь растерялся, сколь впал в панику… Зная устав караульной службы, мне вполне мог грозить трибунал с соответствующими последствиями.

У меня был настолько растерянный, беспомощный и жалкий вид, что дежурный сжалился. Действительно, я представил себе, как выглядел в его глазах: 18-летний мальчишка, испуганный, с дрожащими губами, готовый вот-вот пустить слезу…

— Ладно, боец. На первый раз прощу, не скажу никому, но ты теперь уже не вздумай заснуть!

И он ушел, оставив меня переживать случившееся.

Дни, перегруженные занятиями, мелькали быстро, и к концу пребывания в Коврове я, несмотря на недоедание, физически окреп, стал легче переносить физические нагрузки и даже заслужил звание «отличник боевой и политической подготовки». Это было подтверждено торжественным вручением мне перед строем эскадрона книги докладов товарища Сталина с соответствующей записью на титульном листе с факсимильной подписью вождя.

Вспоминая военно-медицинскую комиссию в минометно-пулеметном училище в Хлебникове, я подумал, что в моем теперешнем состоянии я бы не удостоился квалификации «физически недоразвитый».

В конце июля или начале августа отправлялись на фронт маршевые эскадроны и конское поголовье. Мы, остававшиеся продолжать обучение бойцы полуэскадрона связи, провожали их, сидя верхом без седел и ведя в поводу по два коня. Уехал с этим эшелоном и мой Авертин, к которому я успел привязаться, да и он стал узнавать меня, встречая мое появление в конюшне приветственным всхрапыванием.

Жизнь рядового бойца запасного кавалерийского полка, до отказа наполненная изнурительными тренировками и воинскими обязанностями, казалось, замыкалась внутри полковой обыденности, не оставляя места для осознания того, что происходило в воюющей стране. На самом деле это не так.

У всех моих соратников по радиовзводу были родственники, сообщавшие в письмах о своих бедах и переживаниях. Несмотря на активность военной цензуры (иногда в письмах были закрашены черными чернилами не только фразы, но и целые части страниц), до нас доходили сведения о том, как жилось в стране. У некоторых родственники еще оставались в зоне оккупации, у некоторых — недавно освободились в ходе далекого продвижения наших войск на запад после Сталинграда, кое у кого проживали в далеком тылу. Доходившая таким образом до нас неофициальная информация отнюдь не прибавляла оптимизма: все, что производилось в стране — и в промышленности, и в сельском хозяйстве, — направлялось на нужды обороны, населению оставлялось лишь столько, чтобы люди, трудившиеся до полного изнеможения, не умерли от голода и холода.

В сводках Совинформбюро, которые нам ежедневно зачитывали на политинформациях, большую часть текста занимали рассказы о героических подвигах отдельных бойцов и подразделений «н-ских» частей и лишь очень кратко — о действительном состоянии дел на линии фронта.

Тем не менее общее представление об этом мы имели.

После победы под Сталинградом фронт продвинулся далеко на запад, но жесткое сопротивление противника, переходящего в небезуспешные контрнаступления, привело к стабилизации положения. Был вновь потерян Харьков, попытки продолжать продвижение на запад под Таганрогом и на брянском направлении оказались безрезультатными.

Некоторое время в сводках Совинформбюро изо дня в день повторялись слова «За прошедшие сутки на фронтах ничего существенного не произошло…», но в июле сообщили о тяжелых боях на курско-белгородском направлении, где попытке германских войск прорвать оборону и вновь двинуть на Москву свои танковые армады успешно противостоят войска Красной армии. И наконец, в августе на торжественном построении всего личного состава полка командир подполковник Барышников зачитал сообщение о победе в этом оборонительном сражении, в результате которого вражеские войска разгромлены, отступают на запад, и в Москве будет впервые произведен орудийный салют в честь этой победы.

Помнится основная мысль, высказанная Сталиным в его первомайском докладе, который нам зачитывали с комментариями: несмотря на отсутствие второго фронта, открытие которого союзники все откладывают, теперь уже ясно, что поражение гитлеровцев неизбежно. Они понесли огромные потери — около 9 миллионов человек, в том числе более четырех — убитыми, но враг еще очень силен, и требуются героические усилия всего советского народа для достижения окончательной победы. Пересказывая по памяти, не ручаюсь за достоверность этих слов.

Никому, естественно, этого не говоря, я очень сомневался в правдоподобности приведенных в докладе цифр германских потерь. Еще до войны я прочитал где-то, что мобилизационные возможности воюющей страны составляют около 10 процентов численности ее населения. Получалось, что Германия полностью исчерпала возможность пополнения личного состава своих войск.

Большое впечатление произвели на меня и на моих соратников изменения в армейской терминологии и в уставах. Вместо «красноармеец» или «боец» теперь полагалось говорить «солдат», а вместо «командир» — «офицер». После ввода в обиход воинских званий от младшего лейтенанта до генерала армии вместо привычных комвзвода, комроты, комполка, комдив, комкор, командарм, после появления погон со звездами вместо петлиц с треугольниками, кубиками, шпалами и ромбами, это уже не было неожиданным, но все же непривычным.

Я вспоминал прочитанное, кажется, в детском журнале «Пионер» стихотворение: «Посмотри, говорит один из гуляющих детей, солдат на лыжах!» Услышав это, военный остановился и, подозвав детей, объясняет им: «Я не солдат, а боец Рабоче-крестьянской Красной армии. Солдаты служили в царской армии, защищали царя и буржуев от трудового народа, а бойцы Красной армии защищают Республику Советов и ее свободный народ от враждебных стран капиталистического окружения».