Читать книгу "Дивертисмент братьев Лунио - Григорий Ряжский"

И шло так до лета 53-го, пока не прибыла в лагерь наш комиссия специальная, из центра. Мне больше года оставалось еще отбывать, двадцать семь лет возраст был мой к тому моменту. Только не знал, доживу до свободы моей или не доживу. Никогда про себя, находясь там, знать этого не можешь. За каждый прожитый день – спасибо не знаю кому, а уж завтрашний – другим будет, отдельным: может, похожим на вчера, а может, и нет.

К тому же истощённый был я беспредельно. И кроме того, смутную тревогу испытывал, подходя всё ближе к концу моей муки: случись что, и срок только так навесят, если пожелают. Как было не раз, при мне. Повод найдётся легко. Подскажет кто надо, кому следует. А раз уж я враг и шпион, чего ещё-то?

А того, что Сталин сдох ещё весной, никто из наших знать не знал тогда. Начальство не говорило, не хотело весть такую страшную в зону запускать, а с воли сведений давно не поступало, новых в этот год не завезли ни одного, старыми обходились, нами. Причиной же комиссии как раз кончина его и стала, убийцы. Амнистия широкая заключённым вышла в связи со смертью вождя; простить наша партия решила часть своего народа, принимая во внимание такое огромное горе. Всех коснулось. А всех если посчитать, как раз на небольшой отдельный народ потянет или даже на большой.

В общем, и до нас добрались, северных. Смотреть на месте, как амнистии этой соответствовать нашей частью Гулага, Устьсевлаговской, и кто под неё подпадает, учитывая требования, объявленные в постановлении правительства. Трое было их, прибывших судьбы решать, смешанная комиссия была: с московского управления человек один, Чапайкин, кажется, по фамилии, главный у них. Плюс к нему особист со свердловского и наш один, питерский, с ленинградского. По линии МВД, по ведомству Берии. Он тогда этим делом руководил, до 54-го.

И тут я его увидал. Их начальник колонии лично сопровождал, к столовой отводил, где они кормились, всё начальство лагерное. Он вторым шёл, не похожий на себя, важный такой. С портфелем, с усами, каких раньше не было, с полковничьими погонами на кителе, в серьёзных очках в толстой оправе, но я его узнал. У меня его лицо в памяти хорошо засело, думаю, оттого что слишком значимым тогда для меня визит его на Фонтанку был, многое для меня решал тогда и решил. Отчеканилось в голове, не забылось лицо полковника этого из МВД, Маркелова, помощника умершего военного комиссара.

@bt-min = В тот момент я, конечно, не знал ещё ни про амнистию саму, ни кто подпадёт под неё, я просто понял вдруг, что это шанс. Не знаю для чего, но упускать эту возможность было никак нельзя. А нас вели строем, наш второй отряд, выводили из зоны для отправки на работы. И тут я, сообразив, что шанс мой уплывёт сейчас навечно вместе с Маркеловым этим, заорал, что есть силы, как ненормальный, рискуя быть изметеленным конвоем или даже убитым:

@bt-min = – Марке-е-лов!!! Товарищ полковник Маркело-ов!

@bt-min = И задрал вверх обе руки, чтобы заметно было, кто орёт. Ко мне тут же конвоир подскочил и замахнулся, но не успел. Полковник обернулся, высмотрел в строю кричавшего, то есть меня, и попросил привести к нему.

@bt-min = Начальник лагеря коротко распорядился, меня вытащили из строя и подвели к ним ко всем. А отряд ушёл дальше. Маркелов смотрит и явно не узнаёт. Однако спрашивает:

@bt-min = – Откуда знаете меня, заключённый?

@bt-min = Я понимаю, что он меня не признал, и решаю сразу сказать так, чтобы надёжно напомнить. И говорю:

@bt-min = – Товарищ полковник, вы у меня на Фонтанке были, в 43-м, я Гиршбаум, вы меня на фронт отправляли, помните? Груз ещё забирали, не припоминаете?

@bt-min = Смотрю, глаза его быстро беганули слева направо и тут же встали на место. И я сразу догадался, что теперь он меня узнал. Но виду не показал, не отреагировал конкретно. А только развернулся к начальнику колонии и попросил, чтобы этого заключённого, то есть меня, отвели к нему для беседы, прямо сейчас, а обедать он потом сам пообедает, не вопрос.

Завели меня в комнату, сказали сесть и ждать. А через пять минут он тоже пришёл туда. Отпустил конвойного и сел напротив. Окинул меня взглядом, усмехнулся нехорошо, как это у него тогда получалось, и задал первый вопрос:

– Какими судьбами здесь, Гиршбаум?

Я подумал, что или пан или пропал. И ответил:

– С вашей помощью, товарищ полковник.

И смотрю на него выжидающе. Он говорит:

– Можешь обращаться ко мне по имени-отчеству. Меня зовут Григорий Емельянович.

– Значит, будем тёзки, Григорий Емельяныч, – говорю ему. – Я тоже Григорий.

– Так что у тебя случилось, Григорий? – задал он свой второй вопрос и ждёт ответа.

– Вам ли не знать, Григорий Емельяныч, – развёл я руками – тянул время, лихорадочно обдумывая, как привести разговор к какой-нибудь пользе для себя. И чего он тут делает вообще? Я решил бить в старую историю, тем более всё равно ничего другого не оставалось: чего-нибудь, подумал я, да выдурю. Или пропаду совсем. И продолжил ответ на его вопрос: – Ведь это вы меня в сорок четвёртом не признали, когда я органам дознания всё про себя объяснил: как на фронт попал, как из концлагеря бежал и что никакой я не шпион. А они говорят, комиссар тот умер, а майор Маркелов, что на его месте теперь, знать ничего не знает ни про какого Гиршбаума. И вот теперь я в этом лагере почти что девять лет концентрируюсь, вместо концлагеря под Гданьском. Как вам моя история, Григорий Емельянович?

А он только снова усмехнулся:

– Смело, Гиршбаум, смело. У меня такое ощущение, что это не я, а ты сейчас допрос ведёшь, смешно даже, ей-богу. Но я тебе отвечу. Так, вот, друг мой Григорий, никто и никогда никаких вопросов мне про тебя не задавал, ни один следователь ни из какого ведомства и ни из каких органов. Это понятно, младший сержант?

Вот тут я его и поймал.

– А тогда откуда же вы знаете, что я был младший сержант? – спросил я и посмотрел ему в глаза. – Может, я тогда рядовой был? Или вам этот факт следователь обо мне рассказал, когда вы меня не признавали? Я даже учебку с вашей лёгкой руки прошёл неполную, если знаете, как это было, и не мог быть не рядовым тогда, а? Сколько к тому времени наслужил-то, всего ничего. Звание мне присвоили, потому что отличился я, когда Спас-Деменск освобождали, так случилось. А то ходил бы в рядовых тот год.

– Ну ты мне давай не вешай лишнего, Гиршбаум, – почти рассердился Маркелов, но всё же удержал себя в руках. – Сержант – не сержант, младший – старший, какая кому разница? Да хоть генерал, мне по хер. А сказал я это так, к слову. Сказал и сказал. Мог рядовым тебя назвать. Тебе так что, спокойней?

– Тогда, может, другое слово скажете? – спросил я, пожав плечами. – За меня? Про то, как всё было. Да, отправил на фронт. Да, раньше возраста, в виде исключения. Да, был у него в квартире на Фонтанке и получил неоформленное вспомоществование в виде мешка дефицитного продовольствия, пущенного на восстановление слабых и больных. Или куда там вы его пустили, не знаю, мне всё равно было, я просто хотел на фронт. А попал сюда. Даже довоевать не успел, Григорий Емельяныч!