Читать книгу "Жила-была одна семья - Лариса Райт"

— Известный продюсер?

Саша назвала фамилию, спросила:

— Известный?

— Не так чтобы очень, — неожиданно хохотнул он и тут же снова стал серьезным: — Хотя, несмотря на это, я не сомневаюсь в том, что тебе удастся добиться своего.

— Почему ты так уверен? — Она вдруг задала один из тех вопросов, которые сама не терпела. Это был вопрос, ответ на который всем известен заранее, и задают его лишь для того, чтобы еще раз услышать ответ. И она получила что хотела. Сергей показал глазами на альбом с фотографиями, лежащий между ними на столике, и сказал:

— Эта книжечка говорит о многом.

Саша, хоть и ожидала похвалы и, в общем, к похвалам привыкла, отчего-то застеснялась, потупилась, тут же отругала себя за девичью стыдливость, встретились с ним глазами и произнесла нарочито небрежно, со смешком:

— Да, говорят, я талантливая.

— Полностью согласен со всеми, кто так говорит, — он снова придвинул к себе альбом, который за время разговора успел просмотреть несколько раз, быстро нашел какую-то фотографию, показал Саше:

— Вот это впечатляет.

Девушка перегнулась через стол, чтобы посмотреть, какое из ее творений ему показалось особенным. С этим альбомом, в котором были собраны снимки ее работ, Саша практически не расставалась. Жизнь не раз предоставляла ей шанс вовремя продемонстрировать свои труды при неожиданном знакомстве с владельцем галереи. Но она давала и не связанным с ее профессией людям посмотреть альбом. Не для того, чтобы бравировать талантом, просто ей была интересна реакция, хотела проверить, что найдет, что увидит в их глазах — искреннее понимание или пустое равнодушие: «Куклы и куклы, подумаешь…»

Сергей пока ни о чем спросить не успел. Впрочем, Саша осознавала, что у него просто не было такой возможности. Говорила-то ведь она, а он, как ей показалось, слушал, не отвлекаясь. Она говорила про вареники, и он спрашивал, какую начинку она предпочитает, рассказывала о сестре, и он сетовал, что один у родителей, жаловалась на скоротечность времени, вспоминая, как изменились Нодар и Эсма, — шутил, что «лучшее, конечно, впереди», упомянула о Вовкиной музыке — засыпал градом юридических советов. Казалось, что альбом, который он листал между делом, просто служил механической игрушкой для человека, привыкшего во время важного (а Саша почему-то не сомневалась в том, что он был очень важный) разговора вертеть что-то в руках. Но теперь оказалось, что механикой его движения не ограничивались. Он успел рассмотреть фотографии и даже выделить какие-то для себя. Ей не терпелось увидеть, что именно поразило его воображение. Она почему-то была уверена, что он не станет обращать внимания на то, от чего обычно не могут оторваться другие. Он уже стал для нее необыкновенным и обязан был иметь необычное мнение. Таковым оно и оказалось: необычным и совершенно неожиданным. Он показывал на ничем не выдающуюся куклу в русском национальном костюме, улыбающуюся из стеклянной витрины яркими губами, над цветом которых Саша трудилась не один час. В общем, кроме малинового рта и красивого сарафана, эта модель ничем особенным не выделялась.

Девушка надеялась, что Сергей выберет именно тех кукол, которых она любила больше других. А любила она тех, которые производили впечатление не сходством с именитым прототипом, не похожестью на кого-то, а способностью передавать эмоцию, вызывать чувство. В ее архиве были такие: огорченно вздыхала со снимков кукла-печаль, утопала в ворохе кружев невесомая кукла-мечта, стремилась ввысь готовая взлететь кукла-надежда, пылала яркими красками кукла-страсть, протягивала руки к бездомному псу кукла-милосердие, смотрела на него пустым взглядом кукла-равнодушие, и еще очень много подобных кукол взирали на зрителя со страниц Сашиного альбома. Эти модели были миниатюрными копиями ее самой, художницы. Нет, они имели самую разную внешность: большие, маленькие, пышные, тонкие, темные, светлые, простые и нисколько не затейливые, — абсолютно не похожие друг на друга куклы, каждая из которых несла в себе какую-то частицу души своего мастера. Она была живым человеком: она радовалась и огорчалась, она мечтала и надеялась, она умела гореть страстями и оставаться совершенно безучастной. Это была она, и она хотела, чтобы новый знакомый ее почувствовал, понял, узнал, а он вместо этого показывал на совершенно обычную модель русской барышни, которую она изготовила довольно быстро несколько лет назад для какой-то международной выставки. Саша была разочарована:

— Тебе это действительно нравится?

— Еще бы! — энтузиазм и энергия. — А еще вот это и это, и вот это тоже ничего, — он последовательно перелистал альбом и продемонстрировал совершенно обескураженной Саше еще несколько таких же довольно примитивных, на ее взгляд, моделей. Она так растерялась, что не могла найти подходящих слов. Да, его мнение оказалось отнюдь не тривиальным; да, оно отличалось от мнения большинства; да, он имел полное право считать именно так, а не иначе. Но его суждения были так же далеки от ее предпочтений, как картины Пикассо от полотен Веласкеса. Даже Ира — Ира, которой всегда с трудом удавалось заглянуть дальше своего носа и которая никогда не была сильна в искусстве, говорила: «Сашке всегда удается одним мазком произвести впечатление». Они с Вовкой даже пытались одно время называть ее «наш Моне». Потом перестали: Саша делалась грустной, замыкалась в себе. Они решили: обижается. А она не стала их переубеждать, не хотела рассказывать о любви дяди Нодара к импрессионизму и о его наставлениях. Это было у нее внутри. Там и останется.

А на поверхности? Что ж, на поверхности для всех открыто ее умение передавать эмоции и чувства одной деталью, создавать образ из ничего, находить изюминку, с помощью которой можно угадать в пластике, керамике, тряпке или фарфоре живую струну. А сейчас эту ее особенность проглядели, оставили без внимания. И кто? Именно тот, кому она хотела позволить плавать в глубине.

— По-моему, в этих моделях нет ничего особенного, — наконец пробормотала она. — Подобные есть в активе каждого кукольника, — она пожала плечами, выражая свое недоумение его выбором.

— Куклы, может быть, и есть. Я об этом не имею ни малейшего понятия. Но у всех ли в активе имеется это? — он снова пробежал указательным пальцем по снимкам, и тут она поняла, что вовсе не ее работы его впечатлили. Он показывал на карточки, где за стеклянными витринами можно было отчетливо разглядеть названия городов.

Саша присмотрелась и увидела: «Нью-Йорк 2002», «Мадрид 2004», «Токио 2005», «Лондон 2008» — надписи на баннерах, растянутых в залах международных художественных выставок, в которых ее приглашали принять участие. Саша не знала, как отреагировать. С одной стороны, он заметил и явно оценил коммерческий успех предприятия. Но с другой — о такой ли оценке она мечтала?

— Я хотела узнать, что ты думаешь о куклах? — спросила она с некоторой надеждой. И на этот раз ответ превзошел самые смелые ожидания:

— Я думаю, почему ты не делаешь мужчин? Они недостойны руки мастера? Неинтересны? Безлики? У них нет чувств и эмоций?

«Вот это верно. Но, пожалуй, дело не безнадежно. Я бы, может, сделала твою куклу…»