Читать книгу "Варварские свадьбы - Ян Кеффелек"

Он вылез из машины и подошел к опрокинутой на бок ванне. Она была заполнена водой, на поверхности которой подрагивали масляные разводы. В Бюиссоне ему строго запрещалось мыться в ванне, впрочем, пользоваться ею Николь не разрешала никому. Он шагнул в воду и погрузился по шею. Дыхание его перехватило, мышцы, казалось, окаменели, тысячи ледяных иголок впились в кожу, выступившие слезы застилали все вокруг. Потом ему стало лучше. Разомкнув оцепеневшие руки, он погрузил ладони на самое дно, в слой грязи, показавшийся ему теплым. Тогда к нему вернулась уверенность и он, закрыв глаза, задержал дыхание и погрузился с головой в воду. Прошло несколько секунд. Кровь прихлынула к его глазам, волны накатывались на красный песок — красные волны, слышался крик, доносились удары. Может она все же права… может я и псих… я никогда ей не говорил что она права… а нужно было… если бы я это сказал все бы наладилось… я вернусь домой… и неважно что я псих… Мишо это не смущало… я ей напишу что она права… Он уже терял сознание, но принятое решение спасло ему жизнь. Все еще бредя, он поднял голову к небу, и воздух хлынул в его легкие.

Голый, обессиленный, он брел по теннисному корту, пытаясь вспомнить, о чем только что думал, как вспоминают о том, куда положили ключи. Он едва не потерялся, возвращаясь к замку, и по–настоящему пришел в себя, лишь когда увидел свет на втором этаже: мадемуазель Ракофф не спала. Он прошел по дорожке, посыпанной шлаком, не отрывая глаз от освещенного окна, ожидая, что его вот–вот окликнут, что грянет скандал, но все обошлось. Осторожно вытерев ноги у входа, он, никем не замеченный, пробрался в свою комнату.

* * *

Шесть дней он пролежал в жесточайшей лихорадке, не переставая бредить. Он разбил термометр, который Фин хотела поставить ему в анальное отверстие, и нес околесицу в ответ на задаваемые вопросы.

— Он просто хитрец, — заявила мадемуазель Ракофф, — наверное, наелся зубной пасты или мыла…

Людо ужасно ерзал и сконфуженно прыскал, когда она пыталась ощупать его лимфатические узлы в паху и под мышками, и забивался под одеяло, когда Дуду приходил помочь ему сменить мокрую от пота пижаму.

Дети заглядывали в окно и делали ему знаки. Лиз клала руки на стекло и улыбалась. Однажды вечером зашел Максанс и тайком передал ему от нее цветок — украденную из вазы в кабинете медсестры гвоздику. Смутившись. Людо спрятал ее под матрац: смятый цветок стал похож на губы Лиз.

В послеобеденные часы мадемуазель Ракофф подолгу сидела у его постели, держа за руку.

— Известна ли тебе чудесная история святого Мартина, разделившего свои одежды с нищим?

И по несколько раз в день святой Мартин делился своей одеждой, святая Бландина умасливала хищных зверей, святой Франциск обхаживал рыб. Людо охотно слушал эти жизнеописания, служившие прекрасным предлогом для ухода от разговора. Однажды вечером он принялся откровенно клевать носом в то время, как святая Шанталь основывала монастырь ордена Визитации, и медсестра обиделась:

— Очень прискорбно, мой дорогой, что жития праведников наводят на тебя скуку!

Он встал на шестой день, обессиленный, но выздоровевший и, еще не вполне придя в себя, завтракал с Фин.

— Ну и как спалось?

Она резала хлеб, прижав его к своей груди. Тайком от мадемуазель Ракофф она готовила для Людо изумительные тартинки со сметаной.

— Отвечай же, когда я с тобой говорю!

— Мне нельзя разговаривать. Я наказан.

— С Фин всегда можно разговаривать. Ну… что это ты загрустил?

Людо бросил на нее взгляд исподлобья, затем снова уткнулся в чашку. Ему и в самом деле было грустно. Как когда–то на чердаке, когда он заглядывал в комнату сквозь щели в полу.

— А почему мадемуазель Ракофф не замужем?

Фин пожала плечами, продолжая помешивать горячий шоколад на плите.

— Так уж в жизни устроено, каждому свое… Чтобы выйти замуж, нужно найти мужа.

— А ты почему не замужем?

— Скажи–ка, пожалуйста… больно ты любопытен для больного!.. Не всегда бывает, как хочется… Теперь–то я уж состарилась, и потом, знаю я, что это такое — замужество, — ох, хорошо знаю!.. Где любовь, там и напасть!.. Молодки скачут, старухи плачут!..

Людо помог Фин поставить кастрюли на тележку.

— Так ты не выйдешь за Дуду?..

— С чего это вдруг ты об этом заговорил? — спросила она и вся напряглась.

Людо недоверчиво покачал головой. Он не узнавал в этой грузной кухарке с тугим узлом на затылке обнаженную женщину, которую застал с Дуду.

— Значит… у вас с Дуду не будет детей?

— Надоел ты мне со своими дурацкими вопросами. Вижу, мадемуазель знала, что делает, когда запретила тебе разговаривать.

Спустя несколько минут, словно детектив, скрывающий свои намерения, Людо безразлично спросил:

— А у мадемуазель Ракофф тоже нет детей?

— Чего нет — того нет! Если только не считать всех детей Центра, а это еще тот выводок…

— А куда она ездит в субботу после обеда?

— Откуда ты знаешь, что она ездит?

— Слышно машину…

— Куда надо, туда и ездит. Договаривается с поставщиками. Ну ладно, поболтали — и хватит.

День прошел для Людо в полной праздности — он все еще был наказан. Дети, помня, что ему нельзя разговаривать, приходили к нему и с симпатией пожимали руку. Даже Одилон рассыпался в навязчивых проявлениях любезности, и Людо в конце концов заключил с ним мир по поводу украденной фотографии.

Весна несмело вступала в свои права, удлиняя вечера, но не согревая их. Косые лучи падали на стену столовой и, скрещиваясь, опутывали золотистой паутиной сгущающийся полумрак, в котором обычная столовая утварь принимала призрачный вид; можно было чуть не воочию наблюдать, как вечер постепенно отступает под натиском ночи.

После ужина мадемуазель Ракофф вызвала Людо к себе в кабинет, послав за ним карлика, прямо–таки возликовавшего от такого поручения. Когда Людо вошел, она оставила его стоять, не удостоив ни взглядом, ни словом. Голубоватые отблески пробегали по седым волнам ее волос, которые она то и дело поглаживала кончиками пальцев с блестящими, тщательно отполированными ногтями. Наконец она соизволила заметить присутствие Людо, и лицо ее просияло:

— Я помню, что тебе запрещается разговаривать до завтрашнего вечера, и не буду докучать долгими речами. Однако мне не хотелось бы оставлять тебя в неведении относительно некоторых вещей. Я написала твоим родителям. Не волнуйся, я ничего не сообщила им о твоей давешней выходке в отношении бедного маркиза. Но все же я попросила их отложить ближайшее посещение до конца июня. Ты еще слишком привязан к внешнему миру, дорогой Людовик. Немного затворничества поможет тебе адаптироваться. Обычно для этого хватает двух месяцев. Пиши, сколько тебе заблагорассудится, рисуй, обучайся ткачеству, помогай детям, которых Бог не наделил твоим умом, но только не внушай себе, что судьба к тебе несправедлива и что настоящая твоя жизнь… уж не знаю где. Я наблюдала за тобой только что, во время музыкального часа. Ты выглядел так, будто попал в рай. Это была «Маленькая ночная серенада» Моцарта. Я выбрала ее специально для тебя. Ты очень чувствителен, Людовик, но тут уж ничего не поделаешь, ты не чужой. Ты — невинный, и ты нашел свою семью… Чего же ты ждешь, чтобы возрадоваться?.. Лучше подумай о тех, кого держат в психушке и кто дорого бы дал, чтобы оказаться на твоем месте.