Читать книгу "Исповедь авантюристки [= Незнакомец ] - Наталия Орбенина"

Кузены обнялись.

– Ты, брат, сегодня молодцом, как я погляжу! – Он осторожно хлопнул товарища по плечу.

– Это все Поленька, все она, мой ангел-хранитель, моя голубка! Ее молитвами, ее стараниями! Вот, как видишь, хожу помаленьку. Ничего, ничего, мы еще повоюем! – И Андрей заливисто рассмеялся.

Сердюков тоже заулыбался, хотя смотреть на Хорошевского было грустно. Андрей страшно похудел, кожа обвисла, глаза потеряли прежний блеск. Но все же это был прежний, добрый, милый товарищ.

Как и прежде, Сердюков приходил к Хорошевским, чтобы тихонько любоваться Аполонией. Пережитые страдания съели прелесть молодости. Она постарела на несколько лет. Но Константин Митрофанович не замечал этого, а если и замечал, то это ничтожное обстоятельство не играло ровным счетом никакой роли. Аполония порхала и ворковала над своим ненаглядным Андрюшенькой, не замечая печального взгляда Сердюкова. Впрочем, одно обстоятельство она приметила тотчас же – новый орден на мундире гостя. Золотой крест с красной эмалью покоился на ленте через левое плечо, а на правой стороне груди сверкала восьмиконечная звезда. За проявленную доблесть в поимке опасных преступников следователь получил повышение по службе и орден Святой Анны первой степени.

По горячим следам газеты много писали о невероятном успехе столичной полиции. Писали о том, как удалось окружить опасных бомбистов в их логове, в пещерах на берегах Тосны. При поимке многие погибли, взорвались их склады с динамитом и бомбами, но часть удалось отловить и заточить пожизненно в Шлиссельбургскую крепость. Правда, пока не пойман главный зачинщик, некто Резаков.

Непонятной для полиции осталась гибель Леокадии Манкевич, родственницы Хорошевских, которая во время взрыва оказалась в пещере и ее засыпало песком. Являлась ли она членом преступного сообщества, осталось неизвестным.

Также репортеры писали о поразительной слепоте и легкомысленности супругов Хорошевских, содержавших пансион для девиц. Надо быть совершенно глухими и слепыми, чтобы не обнаружить прямо под своим домом целую организацию революционеров и огромный арсенал. Между прочим, в рядах нигилистов пребывал опаснейший преступник, насильник и убийца, сбежавший с пожизненной каторги, которого искали уж несколько лет. Газеты хвалили министра внутренних дел, начальника Департамента полиции, обер-полицмейстера. Между делом доброе слово сказали и о следователе Сердюкове.

Прошло почти полгода, но сестры в своих разговорах постоянно возвращались к пережитому. Аделия с трудом поверила Аполонии, выслушав ее рассказ. Нет, Лека не могла так поступить с сестрами. Она лишилась рассудка от страстной любви или от курения кальяна, столоверчения, которые, по-видимому, оказали на бедную девушку слишком сильное воздействие. «Трущобная кошка» после гибели хозяйки прекратила существование. Как и пансион, который стоял заколоченный и неприютный. Никто не хотел покупать опасный дом с плохой репутацией. Прежние посетители «Трущоб» разбрелись кто куда. Дрессировщик ежа окончательно обнищал до такой степени, что пришлось снять колечки с лап колючего артиста и заложить их в ломбард. Госпожа П. неожиданно для сестер Манкевич объявилась на похоронах Леки, хотя ее никто не уведомлял о печальной церемонии. По понятным причинам погребение прошло очень скромно и тихо. Из близких присутствовал опять же только Сердюков.

– Что вам угодно, сударыня? – осведомился полицейский.

– Я желаю передать этим дамам послание их покойной возлюбленной сестры, – невозмутимо произнесла спиритка.

– Послушайте, сейчас не место для вашего балагана! – зашипел на непрошеную гостью следователь.

Аполония подошла к ограде могилы и приподняла траурную вуаль.

– Что вы желаете сказать, сударыня?

– Нынче ночью ваша сестра навестила меня. Она пока тут. Ее душа еще не покинула нашего мира, не улетела в астральное обиталище. Она приказала мне передать вам ее слова. Она любит вас всей душой и всегда любила!

– Благодарю вас! Вы очень любезны! – Аполония устало склонила заплаканное лицо на грудь. Беседовать с незнакомыми, да еще с сумасшедшими, у нее не было ни сил, ни желания.

– А еще она просила вам сказать, – продолжала вещать мадам П., – что тогда, в Институте, это она подсыпала слабительное классной даме… м-м… если я правильно запомнила, – Тепловой!

Аполония ахнула и хотела задать еще несколько вопросов, но спиритка величаво развернулась и поплыла вдоль могил, крестов и склепов.

Поезд стремительно несся вперед. Вперед, к снежным альпийским вершинам, к сверкающим льдам и чистейшему в Европе воздуху. Пассажиры в длительном путешествии развлекались беседами с попутчиками и разглядывали пейзаж за окном. Молодая вдова московского купца 1-й гильдии ехала на воды с мальчиком. Ребенок уже изнемогал от путешествия, не слушал мать, досаждал ей нытьем, приставаньями и бесконечными вопросами. Это было особенно неприятно, ибо в пути дама познакомилась с чрезвычайно интересным молодым человеком приятной наружности. Пышные рыжие волосы до плеч, окладистая борода, пронзительные глаза. Иногда они смотрели на нее, почти не мигая, точно как у змеи.

Незнакомец представился приват-доцентом из Петербурга, сказал, что едет поправить здоровье, подорванное на научном поприще.

– Огурцов. Архип Нестерович Огурцов, – назвал он себя, когда они встретились в коридоре вагона, напротив ее купе. Вдова подолгу стояла там и глядела в окно. Вот к этому занятию и присоединился любезный попутчик.

– Какое славное, русское имя! – воскликнула дама. Ей все нравилось в новом знакомом. И даже немного смешная фамилия – Огурцов.

– Я, знаете ли, патриот и предпочитаю исключительно все русское. Знаю, мое имя иногда кажется нелепым, даже немного смешным. Но это имя я получил, когда меня крестил батюшка. Не уважаю некоторых глупцов, слепых идолопоклонников, которые переиначивают свое имя на иностранный манер. Нарекут Авдотьей, а зовется Аделией, видишь ли. Или еще знавал я одного такого молодца. Он свое имя истинное, кажется, сам позабыл и звался Огюстом. Русский человек – и Огюстом!

Попутчик засмеялся, вдова тоже сдержанно заулыбалась. Мальчик мешал ей наслаждаться общением, дергал мать за край платья и ныл.

Он смотрел на ее улыбающийся рот и видел другие губы, чувственные, зовущие, нервные. Видел иные руки, с длинными тонкими пальцами и изящным запястьем, чуть прищуренные глаза. И сиротливо, беспомощно торчавшие из песка башмачки.