Читать книгу "Моя незнакомая жизнь - Алла Полянская"

Глава 12

Ненавижу похороны. Да еще зимой, когда холодно, а комья мерзлой земли стучат по гробу, когда ветер и мокрый снег. Покойнику уже все равно, а ты тут стой, зубами лязгай. Так ведь недолго покойнику компанию составить. Собственно, я думаю, что самому новопреставленному рабу божьему Виктору Борецкому похороны – как рыбе зонтик, ему без разницы, с помпой его закапывают или просто так. Но во все времена и во всех культурах отношение к смерти… подхалимское какое-то. Куча условностей, правил, и попробуй какое-то нарушить. Особенно если похороны сельские. Там целое действо – с венками, на которые повязываются платки, с обязательными показными рыданиями и поминками. А внимательные соседи присматриваются к каждому шагу скорбящих родственников. Не приведи им господь пропустить хоть один ингредиент ритуала – и еще внукам позора станет.

Городские похороны проще, цивилизованней. Существует куча контор, и среди них, если постараться, можно найти такую, которая за более или менее разумную цену возьмет на себя хлопоты по погребению. Ежели, конечно, торговцы ритуальными услугами не передерутся с конкурентами прямо на квартире усопшего, где под раздачу попадут и скорбящие родственники. Говорят, похороны – дело очень прибыльное. Так вот мне кажется, что всякими там ритуалами люди словно откупаются от умершего, что, по-моему, просто отвратительно.

Борецкий в гробу выглядит как-то неестественно. Ну никак я не ассоциирую тело, лежащее в длинном лакированном ящике, с тем парнем, с которым когда-то целовалась так, что голова кружилась. А теперь это… Покойника зачем-то нарядили в официальный костюм, хотя Витька всю жизнь таскал джинсы и растянутые майки, на которых были изображены черепа и голые девки. Причем не из-за отсутствия вкуса, ему так было удобно. Ну, а смерть об удобствах не думает, тут все давно определено: главное, чтобы было прилично и перед людьми не стыдно. Но я думаю, это как-то… неправильно. Витька и так сам на себя не похож, да еще этот костюм. И только волосы его – живые, каштановые, волнистые, словно у них своя жизнь на холодном ветру. Его порывом унесло бумажный венец, и сейчас виден чистый Витькин лоб с бровями вразлет, закрытые глаза с длинными густыми ресницами. Все это знакомое… и уже мертвое.

Когда-то мы зависали на микрорайоне, пели под гитару, презирали мещанские заморочки и занимались любовью. У нас была классная компания, мы отлично друг друга понимали и думали, что никогда не расстанемся. А потом жизнь разбросала нас, и мало что осталось от нас прежних, только Витька меньше всех изменился. И глаза его были такие же ярко-голубые, как летнее небо.

А теперь его нет. Где-то в глубине этого тела, еще несколько дней назад живого, горячего, сильного, уже началось тление, и я не хочу думать о том, что случится с ним там, под землей. И не споет больше Витька, перебирая струны гитары длинными пальцами, не посмотрит задумчиво и зазывно, так, как только он умел, не… Ничего больше не будет. И у меня так от этого тяжело на душе, так жаль Витьку, что слезы льются сами, застывая на щеках. Мне жаль его, он не заслужил такой смерти. Не заслужил лежать вот так.

Когда найдут того, кто это сделал с ним… Нет, стоп! Когда янайду того, кто это сделал, то… – слышишь, Вить? – превращу в кромешный ад жизнь нашего с тобой общего врага, а смерть его будет долгой и мучительной. Обещаю тебе здесь и сейчас, а ты же помнишь, если уж я пообещала, то выполню. Я клянусь уничтожить нашего врага в память о том, что было между нами, в память о том уважении, с которым ты всегда ко мне относился.

Музыканты рок-группы наладили инструменты. Я знаю их всех, мы вместе будоражили микрорайон и окрестности – когда-то. Романтики хватало. Но что осталось от нее, от той былой романтики? Во мне-то ничего, а вот парни так и не повзрослели. И теперь они споют для Витьки в последний раз. Это разумно и так похоже на нас прежних – никаких мещанских траурных маршей, ничего тривиального, кроме смерти. Славка Левицкий поет «Only you». У него такой же голос, как у покойного Элвиса, словно это король рока возродился и снова нагрешил, вот его и отправили сюда карму отрабатывать. Думаю, у нас тут – чистилище. Такие граждане, как, например, Сталин или моя бывшая свекровь, те уж точно возрождаются где-нибудь в джунглях в роли обезьян. Это Ад. Кто нагрешил более-менее приемлемо – те уж сюда, к нам. Ну а кто совсем праведно жил, наверное, отправляются в Монако или в Швейцарию, не знаю в виде кого.

– Рита, посмотри на присутствующих. – Панков сжимает мою ладонь. – Никто не кажется тебе странным или нетипичным в этой толпе?

– Да, сейчас, погоди… Нет, ну ничего святого у человека!

– Возьми платок. Вытри слезы, застынешь.

Если он не перестанет меня дергать, здесь будет еще один труп. Я так не хотела сюда идти… А теперь замерзла, расстроилась, но он еще заставляет меня рассматривать толпу. Собственно, я многих здесь знаю. Да почти всех. Вот парни из Витькиной рок-группы: Славка, Андрей, Олег и Рустам. Я с ними знакома столько же, сколько и с Борецким. И с ними все ясно. Ни один из них не способен на насилие. По крайней мере, на такое. Ребята, конечно, не ангелы, но пьяная драка и хладнокровное убийство – все же разные вещи, как ни крути. И последнее не совместимо ни с одним из них. Проехали.

А вон Людмила Макаровна, мать Виктора. Она отлично ко мне относилась – чувствовала, что я стою на земле двумя ногами, а значит, смогу стать хорошей опорой ее обожаемому сыночку. Но меня такой план не устроил. Хотя, конечно, то, что я себе в конце концов нашла, было гораздо хуже, чем Витька, и я иной раз думала, что Борецкий был бы гораздо меньшим злом, чем Сергей Лукаш. Однако Вадик мог получиться только у нас с Лукашем, а с Витькой был бы кто-то другой. А мне ведь нужен именно мой сын – красивый, умный, самый лучший.

Людмила Макаровна бледная, с сумасшедшим взглядом больших голубых глаз. (Виктору достались ее глаза, но не ее характер. Или нет? Не знаю.) Эта женщина не заслужила такого горя. Она сама тащила семью – сына, ставшего рокером, и мужа, который вечно лежал на диване и был вечно всем недоволен. Я не понимала, отчего она его не выгонит, но дело было не мое, поэтому и не вмешивалась. А теперь у матери забрали смысл жизни. Даже внуков не осталось. А женщине нужны дети, собственные и внуки, такая у нас ментальность. Это в Америке усыновление будничное и привычное явление, у нас все не так. Ребенок должен быть родным или, по крайней мере, частично родным. У Витькиной матери никого не осталось. Она жила и дышала только сыном, а теперь… Разве что какая-нибудь ушлая девка умудрилась забеременеть от Витьки и потом объявится.

Толпа плотная и замерзшая. Я рассматриваю лица – кто-то знаком, кого-то впервые вижу. А вот молодая женщина с белым, как стена, лицом и искусанными до черноты губами. Я не знаю ее, видимо, из Витькиного урожая последнего времени. Почему-то она выделяется из толпы. Может, оттого, что глаза ее кричат?

– Глянь, – киваю на нее Панкову.

– И что?

– У нее такой вид, словно она сейчас хоронит самое дорогое.

– Может, так и есть. Борецкий был действительно чертовски красив.