Читать книгу "Моя незнакомая жизнь - Алла Полянская"

Мы хватаем рюкзаки, и я в последнем порыве тащу из кучи еще один ящик. Хорошо хоть не тяжелый попался.

– Скорее, малыш, скорее! Сейчас нас здесь закроет!

Перспектива остаться в темноте бункера наедине с трупами меня пугает так, что я лечу к выходу, не чуя ног. Шипят, уже сходясь, створки ворот, плита опускается. Мы падаем на бетонный пол, подныриваем и – оказываемся снаружи.

Солнце уже клонится к западу. Я сажусь во влажную траву. Здесь, на болоте, всегда влажно – и что с того? Квакают жабы – это лучшие в мире жабы! Мы на свободе! Пахнет влажной зеленью, стоялой водой, жужжат насекомые, слышно, как где-то далеко едет машина, небо высокое-высокое, а в нем белая полоса, которая тянется за самолетом. Мы сейчас встанем и уйдем отсюда – обратно в жизнь. Найдем поляну, упадем в траву и будем греться на солнце. И птицы будут летать в верхушках сосен, и будет пахнуть сухой корой, свежей смолой и еще чем-то особенным, лесным. Мы съедим оставшиеся пирожки, сядем на велосипеды и покатим домой, в Телехово. Бабушка небось заждалась. Она наварила большую кастрюлю борща, компот уже остыл в погребе. Мы приедем – и все снова будет хорошо…

– Надо замаскировать плиту. – Игорь задумчиво грызет травинку. – Ань, вставай! Некогда засиживаться, потом отдохнем.

Я знаю, что он прав, но чувствую только бесконечную усталость. Просто нет сил шевельнуться. Я так вымоталась, что с места сдвинуться не могу. И тут приходит осознание того, что именнос нами сейчас случилось. И я понимаю, что никогда уже не смогу так, как раньше, радоваться солнцу, мультикам и новым платьям. Или стану радоваться сильнее? Не знаю. Мне надо подумать.

– Помоги мне, малыш. – Игорь начинает забрасывать плиту грунтом и продолжает говорить: – Теперь я понимаю, зачем старику понадобился напарник – он не надеялся один сдвинуть люк. Матвеев не собирался убивать своего спутника – нужно же было все здесь вернуть в первоначальное состояние. Где-то Круглов прокололся.

– Я так понимаю, майор изображал местного, а когда приплыли сюда, свалился, выходя из плоскодонки, в воду.

– И что?

– Как – что? Я выросла здесь и уж не помню, с каких лет никогда не выпадала из плоскодонки. Ты тоже быстро научился выбираться из такой лодки, не шлепаясь в воду. Круглов не думал, что тут нужно особое умение, а оно нужно. Плоскодонка же особая лодка.

– Может, ты и права. Помоги же мне, потом отдохнешь.

Я заставляю себя подняться, и мы вдвоем забрасываем склон холма грунтом, потом даже пристраиваем на место вырванные кустики. Вблизи, понятное дело, заметно, здесь что-то не то, да только вряд ли кто сюда придет… Но после первого дождя и следа раскопа не останется.

– Что с лодкой будем делать?

Та привязана к кусту ивняка, весло лежит на дне. Мне отчего-то жаль осиротевшую плоскодонку, но куда ее девать? Около нашей деревни нет ни болота, ни реки, только озеро невдалеке от Ракитного. Но как ее туда доставить? Нужна подвода.

– Вытащим на сухое место и замаскируем, а потом я что-нибудь придумаю. – Игорь грузит в лодку рюкзаки и трофеи. – Садись в лодку, а я буду толкать.

– Спятил?

– Ты же устала.

– Не настолько. А загрузить лодку ты хорошо придумал…

Наконец мы бредем по болоту, разгоняя жаб и ряску. Мне хочется только одного – добраться до колодца и хорошенько смыть с себя… все это. Тогда, может быть, я смогу как-то жить дальше. Теперь у меня есть история, которую нельзя рассказать друзьям во дворе. Мы даже с Игорем не будем говорить о ней, я думаю. По крайней мере, какое-то время. И я чувствую себя ужасно старой, почти тридцатилетней.

Мы сейчас как бы возвращаемся с войны туда, где о ней не знают. И теперь я понимаю, отчего иногда напивается мой сосед Жека Горлатов по прозвищу Комбат. Полгода назад он вернулся из Афганистана, живой и внешне абсолютно невредимый. Но от него прежнего ничего не осталось. Я помню его по школе, он был в десятом, а я в четвертом, но его знали все: веселый, очень красивый Жека всегда выносил на линейках флаг. А также командовал школьным батальоном на уроках военной подготовки, оттого и прозвище возникло.

Жил он в нашем парадном, на третьем этаже, а я на пятом. Все девчонки были в него немного влюблены. Только потом его забрали в армию, и очень быстро попал наш Жека в Афганистан. Его мать, тетя Марина, два года ходила по двору как тень – почерневшая и угасшая. Как-то раз собрался к ней в гости брат из Пензы, телеграмму прислал. Почтальон, толстая, горластая тетка Клава, не чуя беды, позвонила ей в дверь и гаркнула: вам телеграмма! Мать Жеки охнула и осела на пол – инфаркт. Она-то решила, что-то с сыном случилось. Была тогда и «Скорая», и больница, и почтальонша Клава бегала к тете Марине с судками и баночками да все плакала – прости, мол, не подумала!

А когда из Афганистана вывели войска и Жека вернулся, все радовались, что жив. А ведь Витя Хаустов из соседнего дома там погиб, гроб привезли, который открыть не позволили. Его мать кричала сутки, а потом повесилась, на кладбище везли сразу два гроба. А Жека наш приехал сам, целый! Тетя Марина разве что не летала, от счастья не знала, какому богу молиться. Но оказалось, вернулся-то совсем не Жека. Он молчал дни напролет, молчал и курил.

Как-то раз забежала я к Горлатовым с учебником алгебры – у меня не получались уравнения. Тетю Марину дома не застала, а Жека был пьян. Я хотела уйти, но он вежливо пригласил меня в квартиру, и я зашла. Жека мне нравился, да и уравнения мои решал мигом. И в тот день тоже решил. А потом налил мне чаю, придвинул вазочку с конфетами и принялся расспрашивать об учителях, о школе. Но я видела, парень думает о чем-то своем, меня задерживает просто потому, что не хочет оставаться один. И тогда я вдруг спросила, отчего он не идет учиться дальше или работать. Жека как-то странно посмотрел на меня – как на несмышленыша, ляпнувшего глупость.

– Ты не понимаешь, но я попробую тебе растолковать. – Комбат никогда не был высокомерным, а потому принялся объяснять, как только что уравнение. – Там, откуда я вернулся, все по-другому. Там война. Понимаешь, война! Там по-настоящему гибнут люди, там такое творится, что тебе и знать не стоит, а мне болтать нельзя, не то загреметь можно в места, где Макар телят не пас. Здесь говорят, мы, типа, интернациональный долг выполняем! Какой долг? Перед кем? Ни за что ни про что погибли сотни хороших парней! Два года кромешного ада, а вернулся сюда – здесь все как было. Мать на работу ходит, дети в футбол гоняют, влюбленные целуются, и никто даже не представляет, что тамтворилось. И что мне с этим делать? Меня научили убивать, и я убивал. Как после такого пойти на завод гайки точить? Может, со временем… Помнишь, к нам в школу ветераны иногда приходили, и мы тихонько ржали над их желанием постоянно рассказывать о войне. А теперь я их понимаю. Они же так и не вернулись, на всю свою жизнь остались там. Иди домой, Анюта, учи уроки.

И вот теперь мы с Игорем возвращаемся с войны. Великая Отечественная опалила нас, достав через столько лет, и теперь я знаю: несколько десятков лет – небольшой срок для смерти и для памяти.