Читать книгу "Про зло и бабло - Макс Нарышкин"

— Это она неправильно сделала. Но как это было?

— Марина говорит, что перепутала шкафы. Ей следовало найти документы о продвижении «Убийцы рака» за 2005 год, за январь месяц, а она подошла к стеллажу с красным треугольником и начала искать там. А в это время в архив вошла Виктория Марковна и сразу подняла крик. Судя по всему, Марина не просто перепутала шкафы, а зачиталась чем-то, и Виктория Марковна не просто заметила, а длительное время наблюдала за ней… Хотя это только слова и ничего больше…

Сунув руку в карман, я вынул телефон и нажал кнопку быстрого вызова.

— Как ты, малыш? — как можно мягче спросил я, услышав голос Ирины.

Она держалась после криза бодрячком и даже засобиралась на работу, но я запретил ей даже подниматься с постели.

— И что было дальше? — я переключился на Кристину.

— Дальше Марину долго трясли в СБ, это продолжалось три дня, а после ей было объявлено, что проведена служебная проверка, что в работе ее обнаружено много огрехов и что если она хочет получить выходное пособие и «чистую» трудовую книжку, ей следует немедленно написать заявление об увольнении. Она отказалась, потому что через неделю она должна была уйти в отпуск по беременности и родам, и написала другое заявление. С просьбой ей такой отпуск предоставить, но… Но вы же сами понимаете, что было дальше…

— Да, конечно, эти сведения будут очень интересны Сергею Олеговичу, который о ситуации просто не знает. А Марина так и живет на Волочаевской?

Если хочешь встретить честную реакцию, вопросы нужно задавать неожиданно. Кристина машинально убрала с лица прядь волос и похлопала ресницами.

— Почему на Волочаевской? Она никогда на Волочаевской не жила. Она на Тополевой аллее в Кузьминках…

— Как так! — я рассердился, встал и направился к столу. Пошевелив в ящике бумаги, я выдернул «нужную» и устремил в нее тревожный взгляд.

— Волочаевская, восемь, квартира пятнадцать.

— Ерунда какая-то, — решительно возразила Кристина. — Она на Тополевой всю жизнь прожила! Дом сороковой, квартиру не помню, но она на втором этаже второго подъезда. Девятиэтажка серая такая, мы с девчонками после увольнения Марины каберне у нее пили. Маринка не пьет, у нее роды скоро, а мы…

— Ладно, это все вопрос второй, с Мариной. Меня сейчас больше интересуют утратившие силу договора из отдела рекламы дочернего предприятия СОС в Питере «СОС-медиум». Когда мне зайти?

Распрощавшись, я швырнул в стол надоевший мне в руке лист — ксерокопию договора с ОАО «Миллениум» об обследовании его руководителей.

Очень странно это. Странно, что в документах эйчара я не обнаружил никаких сведений о Марине. Словно и не работала такая девушка в СОС. Исчезла, в списках не значится. Единственный источник информации о ней — Кристина. Для того чтобы выудить из нее правду длиною в сантиметр — подробность об истинной причине увольнения девушки, мне понадобилось потратить немало сил. В любом другом случае я услышал бы: «Халатное исполнение служебных обязанностей. Пожалели, хотели по собственному уволить, а она на рожон полезла». Все правильно, пусть сейчас судится… в судах Сергея Олеговича.

Рабочий день заканчивался под грустное оседание дня за горизонт. В восемь часов, поднявшись на второй этаж, я позвонил в дверь сороковой квартиры сорокового дома по улице Тополевая аллея. Пять минут назад я припарковал «пятисотый» на небольшой площадке перед домом и, репетируя предстоящий разговор, незаметно для себя выкурил две сигареты. Не помню, как дошел до подъезда — настолько был погружен в еще не начавшуюся беседу, что не заметил и того, как на самом выходе меня толкнул плечом какой-то малый и тут же за это извинился.

«На артиста похож», — успел лишь подумать я, заметив гладко выбритое лицо, и тут же изменил мнение, потому что в следующее мгновение увидел плохо выбритый кадык.

Глава 19

Здесь в отличие от предыдущего инспектируемого мною дома пахло так, как должно пахнуть в хорошо обслуживаемых ТСЖ. Картошке и минтаю здесь предпочитали что-то другое, что-то, что при приготовлении не пахло.

Позвонив и сжав зубами готовую сорваться с языка отрепетированную фразу, я сжимал ее достаточно долго для того, чтобы начать подозревать отсутствие дома хозяев. Позвонил еще и, уже собираясь уходить, качнул ручку. И что вы думаете — дверь послушно открылась, словно я еще в машине позвонил Маринке и сказал: «Привет, любопытная, открывай, я приехал».

Я вошел и сказал то, что обычно говорят в чужой квартире посторонние, не желающие, чтобы кто-то подумал, что дверь не сама открылась, а они открыли:

— Эй, тут есть кто-нибудь?

Это очень глупый вопрос, я знаю. На что надеется тот, кто его задает? На то, что рядом раздастся голос: «Да, здесь я»? Или, следуя логике вопроса, стоит предположить еще один вариант ответа: «Нет, здесь нет никого»?

Миновав прихожую, я вошел в комнату. Без вычурности, все просто и сарайно, умиляет стерильная чистота. Женщина, наводящая такой лоск, должна быть невероятно придирчива к себе и окружающим. Впереди была еще спальня, вход в которую преграждала дверь, и я пошел не туда, а в кухню. Черт его знает почему. Быть может, хотелось дать шанс Маринке, если она меня слышит и сейчас лихорадочно одевается, сохранить заспанное лицо.

Но в кухне мне позволено было полюбоваться такой же чистотой, как в комнате. Лишь на столе стояла чашка чая, и я машинально потрогал ее. Она была теплой, почти горячей, и недоумение вползло в меня, как ящерица. Чай горячий, дома никого нет, дверь открыта. Сразу стало неловко — вот сейчас вернется Маринка от соседей с солонкой, в которую горкой насыпана соль, и заорет так, что милицию вызовут все без исключения.

На ходу дернув дверь в смежный санузел, я поспешил в спальню. Если она пуста, то будет лучше, если я выйду и подожду снаружи.

Осторожно, словно подглядывая из-за кустов за берегом, где разделись купальщицы, я толкнул дверь, и когда она открылась полностью, из моей руки выпал портфель.

Маринка была дома. Если это, конечно, Маринка лежала в спальне на полу, неловко подогнув под себя обе ноги. Откинувшийся подол ее шелкового халатика был отброшен в сторону. Большой обнаженный живот высился над ней крутым холмом, и живот этот…

Он жил сам по себе несмотря на то, что горло девушки было перерезано и слева, где слоем кожи должна была быть скрыта сонная артерия, зияла открытая рана.

В животе кто-то толкался и требовал немедленно сменить позу. Крохотный бугорок на холме появлялся и исчезал то справа, то слева, то сверху.

— Боже мой…

Я не узнал собственного голоса. Это говорил не я. Это молвил ужас, обретший во мне дар речи.

— Боже мой!!

И руки мои затряслись точно так же, как сутки назад.

Я видел смерть и жизнь одновременно. И смерть, недовольная тем, что я пришел в такой неподходящий момент, торопилась. Черная лужа крови уже не разливалась, а покоилась в своих берегах, хищно и сонно поблескивая. И Маринкин ребенок, требуя кислорода, торопил маму дышать.