Читать книгу "Жизнь честных и нечестных - Елена Топильская"

Я вынуждена была признать, что это так.

— А вот здесь — наоборот. Поля нарезов почти идентифицируются, но так бывает у табельных ПМов одной серии. Зато боечек не похож. Убедились?

— Юлий Евстигнеевич. — я еле сдерживала слезы, — ну как же так? По всему же получается, что это — то самое оружие. Может, еще посмотрим?

— Машенька, милая, что ж вы так расстроились? Большие надежды возлагали на это оружие? Вы же сейчас заплачете, не смейте. Ну что еще сделать? Я сейчас разберу пистолеты, посмотрим на боек — может, он подвергался изменениям? Знаете, бывает достаточно провести напильником, как рисунок следа удара меняется. И на ржавчинку в стволе посмотрим: может, туда вату мокрую пихали, есть умельцы, а коррозия изменила очертания полей нарезов.

Эксперт ловко разобрал оружие, осмотрел, чем-то смазал, протер лоскутком…

— Нет, Машенька, к сожалению, ничем не порадую. Но обещаю еще посмотреть повнимательнее, может, придумаю что-нибудь. Ну, не расстраивайтесь; беда с этими женщинами!

Он достал из кармана огромный накрахмаленный платок и натуральным образом утер мне нос, поскольку слезу я все-таки пустила.

— Молодой человек, забирайте вашу слабонервную даму, может, ей стопочку налить для успокоения нервов?

— Нет, — выкрикнула я. — Спасибо, мы пошли. Когда мы вышли на улицу, я вздохнула:

— Жаль, красивая была версия.

— Ну. Машка, ты даешь! — укоризненно сказал мне Синцов. — Вот уж не ожидал от «железной леди» слез и соплей. Нет, правда, я и представить себе не мог, что ты можешь расплакаться из-за отрицательной экспертизы!

— Могу. Я вообще плакса.

— Ой, не смеши меня. Видел бы кто, как правовая экстремистка слезы льет!

— Хочу и плачу, кому это мешает?

— Нет, даже забавно… Ну поехали, противоречивая ты моя, надо узнать, как там дела у Стаса.

13

— Задержал? — строго спросила я стажера.

— Задержал. Только у меня большие сомнения, что он убийца.

— Естественно, у меня тоже.

— А уж у меня-то какие сомнения! — добавил Андрей. — Только знаете что, друзья: пусть этот несчастный посидит хоть три дня, и вообще чем дольше они считают, что мы верим в эту сказочку, тем лучше. Что-то мне неспокойно на душе. Хоть я вас из ЦАБа выкрал, все равно волнуюсь. Мы имеем дело с опасными субъектами, которым нечего терять.

— Андрей, ну что ты говоришь! По-моему, ничего нам не угрожает, кроме неприятных эмоций оттого, что мы под колпаком.

— Да? А по-моему, эти люди уже дошли до края.

— Ты что, не знаешь, что следователей не убивают? Какой смысл, следователь лицо заменяемое: одного убьешь, другому дело дадут. А потом, ты что, не видишь, что в наше время не надо никого убивать? Достаточно дело забрать из производства, и все. Можно в город — там все вопросы решаются как надо, а еще лучше в Генеральную, по крайней мере, я у Генерального прокурора уже спросить ничего не могу. И знаешь, у меня такое впечатление, что Горчакова от нас неспроста убрали. Ты же хотел, чтобы я дело Шермушенко ему отдала, переговоры вел об этом? Им это не понравилось.

— Тогда получается, что у них марионетки в городской прокуратуре? — предположил Стас.

— Я этому не удивлюсь, — мрачно сказал Синцов. — А куда ты его опустил? — спросил он стажера. — В изолятор ГУВД или в районный?

— В главковский, — ответил Стас. — Там все было готово к приему, как мне сказали. Мне Горюнов обещал отзвониться, как только будет результат.

«Интересно, знает Стас о моих отношениях с Горюновым или нет», — подумала я. Вот к нему-то есть все основания поревновать, а не к Синцову…

Стасу отзвонил не Горюнов, а старый мой знакомый оперативник из главка, который занимался камерной работой. Ему я доверяла как себе.

Он сообщил Стасу, что азербайджанец в камере рассказывает, что убил девчонку, дочку мента, знал о том, что она дочка мента, так надо было. Потом взял кольцо, деньги из сумочки и ушел.

— По-моему, это бред, — сказал Стас. Я не верю, что этот Диамат, или как его гам, — убийца. Тут что-то не так.

Я взяла трубку и перезвонила оперативнику, который принес эту весть.

— Маша, сам ничего не понимаю, — признался он. — Ерунда какая-то получается, но агент надежный с ним работает. Похоже, он действительно берет убийство.

— Стас, может, тебе еще раз его допросить? Поехали, допросим, — предложила я.

И мы поехали и допросили его еще раз… Ничего! Как стоял Сабиров на своем, так и стоял. Не убивал он.

Когда мы со Стасом вышли из ИВС, он пожал плечами:

— Не знаю, даже если бы ты мне сказала, что он убийца, я бы не поверил. Но по камере-то идет информация…

— Неужели довелось на старости лет повоевать с достойным противником? С разведчиками, — мечтательно сказала я. — Скажите, пожалуйста, вы бы поверили, если бы оп признался на допросе?

— Нет, — уверенно сказали мужчины в один голос.

— Я бы подумал, что на него надавили, — сказал Стас. — Или купили.

— Л у нас какая ситуация: на допросе он все отрицает, а в камере признает. Видишь, Стас, ты за сомневался: сам говоришь, информация по камере идет, и не учитывать ее ты не можешь. Мальчики, нам очень повезло: мы имеем дело с тонким противником.

— Но я не понимаю, зачем такие ухищрения? Эту информацию по камере все равно ведь к делу не пришьешь! Так что вес впустую, ведь значение для дела имеет только то, что можно записать в протокол! — Стаса трудно было сбить с толку.

— Стасик, ты рассуждаешь как следователь, что вполне естественно. А теперь, — предложила я, — подумай о том, что сотрудники милицейской «разведки» никогда не имеют дела напрямую со следователем. Вся информация, которую они собирают, поступает оперативнику — заказчику мероприятий, который и решает, что с ней делать, в каком виде отдавать следователю. То есть у «разведчика» формируется стереотип: убедить надо именно опера. Ты, Стасик, еще не сталкивался с этим, а Андрюша подтвердит: часто опер прибегает с криками: «Я такое знаю, такое!», а потом оказывается, что «такое» никак не реализовать. Или факт сам по себе бывает интересный, определенным образом человека характеризующий, но состава преступления не содержит. А опер на следователя обижается за то, что тот отказывается реализовать интересную информацию. Бывает так, Андрюша?

— Бывает, что скрывать, — признался Синцов. — Только я, как вшивый, вес про баню. Маше наши противники кажутся тонкими, и она тащится от таких рафинированных оппонентов. Но я повторю: с каждым новым кусочком информации становится! все опаснее. Маша думает, что никто нас не тронет; а я боюсь, что это до поры до времени. Как вы думаете, Юля-то Боценко с крупными деньгами завязана не была? Похоже, что убили ее только из-за информации, из-за того, что она узнала что-то опасное для наших фигурантов… А если принять за истину, что Юлю Боценко убили из-за информации, то надо признать, их не остановило, что Юля — работник милиции и что у нее папа — крупный милицейский начальник. Значит, приперло… Когда мы будем обладать этой информацией, наших рафинированных оппонентов тоже не остановят наши регалии… Дай бог, чтобы я был не прав, — заключил Синцов. — Мы, кстати, Бесова не до конца отработали. Мы ведь хотели уточнить, знал ли кто-нибудь о планах Хохлова на вечер семнадцатого. Если, например, он собирался в театр, значит, его можно было подождать у дома. Давайте я вам вы зову близкого друга Хохлова, он же его заместитель, стало быть, сослуживец. Может, каких-нибудь сплетен расскажет…