Читать книгу "Гобелен - Карен Рэнни"

Она провела ладонью по его лицу, и он поцеловал ее руку.

— Спасибо за то, что не скрываешь своих чувств, спасибо за твою страстность. — Он прикоснулся к ее увлажнившемуся от желания лону, затем коснулся груди, расцветавшей от его ласк. — Спасибо за то, что ты такая горячая и влажная.

— А что во мне тебе больше всего нравится, Алекс? — Она провела пальцем по его губам.

— Любовь моя, мне нравится в тебе все.

— Невежливо отказываться от подарка, милорд.

Лаура обняла мужа и поцеловала в губы. По телу его пробежала дрожь и в следующее мгновение он вошел в нее. Она тихонько вскрикнула и тотчас же застонала.

— Значит, я отказываюсь от подарка? — прошептал Алекс. Он приподнялся и, чуть отстранившись, принялся поглаживать пальцами ее лоно.

Лаура обвила руками его шею и простонала:

— Ты мучитель, Алекс…

— Но ты такая сладкая, — пробормотал он, принимаясь целовать ее груди.

Тут Лаура, обхватив ногами бедра мужа, привлекла его к себе, и он снова вошел в нее. Она опять застонала и, устремившись ему навстречу, увлекла его в огненный водоворот страсти. Казалось, это продолжалось часами, и наслаждение было почти болезненным.

Потом они долго лежали в полном изнеможении, лежали, думая о том, что им с каждым разом становится все лучше вместе — все больше страсти рождалось между ними.

Наконец Лаура со вздохом, пробормотала:

— Всегда так… пожалуйста.

И оба рассмеялись.

Глава 24

Крепко зажав в кулаке записку, Лаура закрыла дверь дрожащей рукой. Двигаясь очень медленно, словно каждый шаг давался ей с огромным трудом, она подошла к новому столу — Алексу за ним так и не пришлось посидеть — и, опустившись в кресло, начала читать.

«Моя дорогая жена,

ты просила меня помнить Хеддон-Холл и добавить твое имя к моему списку забот — просила так, будто не являлась моей величайшей радостью и самой священной из моих обязанностей.

Я вынужден покинуть тебя сейчас, но не потому, что хочу этого, а потому, что долг велит мне сделать это.

Я буду тосковать по тебе, как святой тоскует по Господу, как ребенок — по матери, как мужчина — по своей возлюбленной.

Моя любовь к тебе вступила в конфликт с чувством долга, но если бы я отказался выполнить то, что от меня требуется, я перестал бы быть тем человеком, которого ты любишь.

Каждую ночь ты будешь мне сниться. И каждое утро рассвет будет напоминать мне о твоей улыбке.

Считай дни, которые мы проведем в разлуке, чтобы потом, когда у нас останутся лишь обязательства друг перед другом и перед нашими детьми, стократно возместить каждый из потерянных нами дней.

Береги себя и нашего ребенка, а я буду беречь себя.

Я лишь на время оставляю тебя, любимая. Ты должна верить, что я вернусь.

Твой навеки

Диксон Александр Уэстон, граф Кардифф».

«Алекс!» — мысленно взывала она в отчаянии, но глаза ее оставались сухими.

Лаура стояла у окна, выходившего в сад, однако ничего перед собой не видела — все сливалось в сплошную розоватую и зеленовато-желтую массу. В какой-то момент она вдруг сообразила, что думает о розах и о том, что надо поговорить с садовником: пусть, когда будет перекапывать землю под розами, добавит побольше опилок. Почему-то такие мелочи казались ей сейчас чрезвычайно важными.

Потом она долго сидела за столом, внимая звукам просыпавшегося дома. Хеддон-Холл и впрямь напоминал живое, только что проснувшееся существо. Из гардеробной доносился плеск льющейся воды — наполняли куб; по холлу расхаживала поломойка, молодой садовник спросил кое о чем молоденькую горничную, и та ответила ему грубостью на грубость… И еще мерно тикали часы на каминной полке.

В открытое окно вливался запах влажной земли, уже прогретой солнцем, — сладкий запах весеннего утра. Кроме того, в воздухе витал аромат лимона — его добавляли в состав для полировки мебели. И еще она чувствовала запах Алекса — комната по-прежнему хранила его запах…

Машинально разгладив записку мужа, Лаура положила ее на стол. Она смотрела на строчки, написанные рукой Алекса, но буквы расплывались у нее перед глазами. Ей казалось, что в душе ее что-то рушится и ломается…

Алекс ее оставил.

С какой легкостью он рассуждал о долге, и как зловеще звучали его слова — словно сама смерть наступила ей на горло.

Она надеялась, что он не забыл очки и теплый сюртук. И надеялась, что он уехал в карете, а не верхом, — с его ранениями не следовало изнурять себя верховой ездой. Зимой Алекс кашлял, и она постоянно боялась, что муж простудился, хотя он уверял, что кашель — последнее напоминание о дыме, которого ему пришлось наглотаться в бухте Квиберон.

Сколько опасностей подстерегало его — и некому уберечь от них. Он будет изматывать себя чрезмерными нагрузками. И наверное, будет есть что придется, тогда как дома кухарка готовила ему специальные блюда — побольше зелени и фруктов.

Ему будут сниться кошмары, и некому будет успокоить его, обнять, прошептать на ухо, что он любим, что все хорошо и все плохое может случиться с ним только во сне.

Он будет тосковать по ней так, как она тоскует по нему сейчас. Ей казалось, она видит его на носу корабля, видит, как он стоит, глядя за горизонт, — стоит, словно воплощенный дух моря, храбрый и непоколебимый.

Лаура закрыла глаза и увидела смеющегося Алекса; он склонился над ней, лаская ее и целуя.

О, Алекс…

Он подшучивал над ней из-за ее любви к танцам. Иногда Алекс подхватывал ее, и они вместе пускались в пляс — кружились по галерее. Бывало, он начинал обучать ее замысловатым па, а потом вдруг приподнимал над полом и начинал кружить, соглашался отпустить только в обмен на поцелуй.

Они, будто вернувшись в детство, заново открывали для себя Хеддон-Холл и носились по дому, играя в прятки. Она помнила, слишком живо помнила, как он, вытаскивая ее, протестующую, из очередного убежища, привлекал к себе и начинал целовать.

Она насмехалась над его витиеватым почерком, и он даже пригрозил вылить чернильницу ей на голову. Тогда она схватила его перья и сказала, что вышвырнет их в окно. Он крепко ее обнял и выкупил свои письменные принадлежности поцелуем.

Она приносила ему розы из сада, а потом они говорили о политике. И еще она заставляла его пробовать новые блюда, которые по ее рецепту готовила кухарка. Он наголову разбивал ее в шахматных сражениях, зато она часто обыгрывала его в карты. А он, когда она принимала ванну, подхватывал ее на руки и уносил нагую в постель.

Она улыбалась по утрам и улыбалась вечерами, слушая, как он играет на клавесине. А он смеялся, когда она пела, и щекотал ее, когда она спала, и только однажды они заговорили о будущем ребенке.