Читать книгу "Нахимов - Наталья Георгиевна Петрова"

внутренними проблемами последней. Какое же право имели союзники вводить свои эскадры на территорию суверенного государства? Единственным основанием для вторжения был Лондонский трактат, но Турция его не подписала.

Дискуссия о том, была ли помощь Греции законной или имело место нарушение международного права, получила новый импульс, когда начались современные события на Ближнем Востоке. Статья американского исследователя «Война без войны: Наваринское сражение, Оттоманская империя и миролюбивая блокада»137 начинается словами: «События в Ливии в 2011 году и в Сирии в 2013 году воскресили дебаты о законности и разумности гуманитарной интервенции». Казалось бы, какое отношение имеет к ним Наварин? Автор статьи подчёркивает, что его интересует исключительно юридический аспект, он рассматривает разные позиции в этой дискуссии: одни считают, что блокада турецко-египетского флота в Наваринской бухте была единственным способом прекратить истребление греческого населения и в то же время избежать большой войны; другие, напротив, склонны видеть «миролюбивую блокаду» незаконным изобретением Франции и Великобритании для нанесения ущерба другим, более слабым государствам. Главный вывод: Наварин — юридический прецедент, который даёт законное основание для «гуманитарной интервенции» в Ливию и Сирию. Нам кажется, противопоставление «гуманитарной интервенции» и «принципа невмешательства» не может рассматриваться абстрактно, лишь с юридической точки зрения. Необходимо учитывать исторический контекст, и здесь вряд ли уместны параллели между истреблением греческого населения в Османской империи и политическими реалиями Сирии и Ливии в XXI веке, якобы оправдывающими «гуманитарную интервенцию» США, Великобритании и Франции на Ближнем Востоке.

Русско-турецкая война и блокада Дарданелл

После сражения российская эскадра осталась в Средиземном море, чтобы защищать греческое население и помогать ему «жизненными и военными припасами». Командующему предписывалось не обострять отношений с союзниками и стараться сглаживать возможные конфликты.

«Вам предстоит, граф, — писал Гейдену 4 октября 1827 года русский посол в Турции А. И. Рибопьер, — указать им на необходимость строгой бдительности и принятия грозного характера, без чего нельзя надеяться на произведение какого-либо впечатления на Порту. Вам также надлежит примирить разногласные мнения и завистливые расположения, существующие, по-видимому, между г. Кодрингтоном и де-Риньи, и отстранить их опасения насчёт влияния и предпочтения, которыми Россия могла бы пользоваться в Греции»138.

Нелёгкую даже для опытного дипломата задачу утяжелили обязанностью Гейдена писать подробные рапорты, а также извлекать полезную информацию из встреч с Кодрингтоном и де Риньи и сообщать её в конфиденциальной переписке в Петербург. Моряк Гейден должен был не только стать дипломатом, но и выполнять задачи резидента, при этом от командования эскадрой его никто не освобождал.

Надо сказать, последующие события в Средиземном море и рапорты, которые Гейден отправлял в Петербург, показали его как человека осторожного и исполнительного. Вот что докладывал он министру иностранных дел графу К. В. Нессельроде 28 февраля 1828 года: «В одном из последних наших свиданий с сэром Кодрингтоном мы разговорились довольно откровенно о неприятных обстоятельствах...» Под неприятными обстоятельствами подразумевались отставка английского кабинета министров и назначение Веллингтона главой нового. «Вместо точных и положительных инструкций, которые сэр Кодрингтон потребовал у своего правительства, он получил доселе только вопросные пункты касательно наваринского дела, как это делается при судебном расследовании». Это значит, что честно исполнившего свой долг адмирала собирались привлечь к суду за «чрезмерную» исполнительность. «На эти вопросные пункты он написал весьма замечательный ответ. Несмотря на это, недавно от него потребовали снова излишних и бесполезных объяснений». Мало того, посол Чарлз Стратфорд-Каннинг покинул Константинополь. «Можно полагать, — сообщал Гейден, — что причиной его поспешной поездки в Лондон... то, что он желает оправдаться в советах, которые он писал адмиралу до битвы 8 октября»139.

Французскому адмиралу в отличие от английского коллеги были даны инструкции, но тоже весьма обтекаемые: Средиземное море не покидать, но и не вступать в боевые действия, тем более с турками. Так что Риньи вполне понимал Кодрингтона: «Любезный адмирал, понимаю всю затруднительность положения, в которое ставит Вас молчание Ваших министров: Вы и я, мы связаны тем неудобством, что наши поступки могут попасть на обсуждение публики. Гейден может делать, что хочет: русская печать его не тронет»140.

Действительно, русская печать в те годы не опускалась до травли своих армии и флота. Зато чиновники и дипломаты умело портили жизнь морякам, как говорил Гейден, «своим зловредным влиянием». Как тут не вспомнить меткое определение: «Дипломаты — это честные люди, посланные за границу, чтобы лгать в пользу своего государства»141.

От Нессельроде приходили депеши, противоречащие друг другу. Так, в марте 1828 года он предписывал Гейдену вести себя с турецкой стороной жёстко, как с находящейся в состоянии войны с Россией. С посредниками (имеется в виду в первую очередь Австрия), кои будут привозить туркам военные припасы и продовольствие, требовалось поступать «согласно с законами войны»142. Но не прошло и месяца, как в новой инструкции лишь указывалось на необходимость соблюдать Лондонский трактат и сохранять самые тесные контакты с союзниками. От военных действий против Турции, названных «второстепенными», следовало отказаться. Откуда же дули ветры, заставляя российскую внешнюю политику «менять галсы»?

Ещё при Александре I в Министерстве иностранных дел сложилась странная ситуация: его, по сути, возглавляли два человека. Одна часть ведомства подчинялась И. А. Каподистрии, другая — К. В. Нессельроде. Двух выдающихся (правда, каждый по-своему) людей роднило только то, что оба были иностранцами на русской службе. Но как по-разному они служили России!

Граф Каподистрия, грек по национальности, был человек энергичный, целеустремлённый, абсолютно преданный делу. На русской службе он, по словам историка, «усвоил себе интересы России несравненно глубже и вернее, чем большая часть правительственных лиц, его современников»143. Он решительно боролся с исламизацией христианских народов Балкан, поддерживал их национальное освобождение и считал, что Россия в союзе с европейскими державами может этого добиться. После получения Грецией независимости в 1830 году стал её первым президентом, умело руководил страной, активно восстанавливал экономику и одновременно жёстко пресекал междоусобные свары. Он погиб в 1831 году в результате покушения.

Нессельроде, сын немецкого дипломата, послужившего всем дворам Европы, родился на борту английского брига, стоявшего в Лиссабонском порту. По вероисповеданию он был лютеранин, знал несколько европейских языков, только русского до конца своих дней так и не выучил. Кроме дипломатических успехов прославился удачной женитьбой на самой богатой невесте России — дочери министра финансов Д. А. Гурьева. Любитель застолий, гурман Нессельроде и сам изобрёл несколько рецептов: супа, мороженого и пудинга, за что получил от Н. С. Лескова насмешливое прозвище «Кисельвроде».

Он умудрился