Читать книгу "Вода в решете. Апокриф колдуньи - Анна Бжезинская"

с рвением охотничьих собак. Однако в отличие от легавых Рикельмо не нужно было следовать своей природе и навыку, заставляющему гончего пса, невзирая на голод, застывать неподвижно над мертвой птицей, не отведав ни кусочка мяса, и подставлять морду под руку хозяина, даже если прежде познал от нее удары. Я настаиваю на том, что в действиях Рикельмо был его собственный выбор, потому что я ясно видела, как он остановился на хребте Верме. Он стоял, глядя на деревню, на каменную оболочку защитной стены и неровные крыши домов с цепляющимися друг за друга пристройками, переходами, сеновалами, курятниками и конюшнями. Если бы он посмотрел внимательнее, он увидел бы, как чуть дальше мерно качаются рычаги коловоротов в переплетении цепей и канатов, окутанные легкой дымкой вермилиона, окрашивающего в фиолетовый цвет сосновую хвою и красными прожилками вгрызающегося в расщелины камней, пока не смоет их первый дождь и кровь дракона, как живая, не стечет и не скроется в недрах земли.

Подтверждаю, что все это Рикельмо увидел, когда остановился на склоне Верме, в том месте, откуда наша деревня появляется из-за деревьев так неожиданно, словно она только что возникла на поверхности земли. Тропа сворачивает туда, минуя три валуна, что мы зовем Блудными Скалами, – и тут же порыв ветра приносит запах вермилиона; сначала он кажется сильным и бодрящим, как бальзам, а потом чувства странника притупляются и запах этот превращается в мимолетное, тревожное послевкусие, которое нельзя уже распознать, даже если первый глоток вызывал ужас. Для вас, жителей равнин, вермилион – это крошечные ржавые комочки, которые колют пальцы, как обычный гравий, или краска, которую вы используете для окрашивания ваших нарядов, наносите на раны святых с образов или губы куртизанок. Когда же вы приходите сюда, вы осознаете необъятность его подземелий и внезапно начинаете ощущать тело дракона под ногами, как будто он вот-вот плюнет в вас огнем.

Поверьте, синьор, многие убегают из-под Блудных Скал, даже если проделали немалый путь из любопытства или в надежде на прибыль. Рикельмо тоже боялся. Шрам на его шее дрожал, как змея, что напряглась и насторожилась перед атакой. В какой-то момент мне показалось, что ваш собрат вот-вот отступит и тем самым избавит всех от большой боли. Нет, синьор, мои глаза не обманывали меня, потому что я стояла совсем рядом, спрятавшись за деревом тамаринда. Но не думайте, что я спряталась из какого-то дурного замысла. У меня была корзина спелых ягод, и я боялась встретиться с незнакомцем, чтобы он не украл их, воспользовавшись моей старческой слабостью. Поэтому я очень отчетливо видела Рикельмо, когда он вздрогнул, словно стряхивая с себя страх, а потом начал спускаться к деревне, которая, будто приветствуя его, покачивала столбами печного дыма. Было слышно блеяние овец на осенних лугах и возгласы косарей, сосредоточенных на своем насущном труде. Все казалось таким обыденным, словно в неизменности должно было продолжаться бесконечно. Но потом Рикельмо начал отдаляться от меня, и, поверьте, с каждым его шагом вид деревни расплывался и дрожал, как это бывает с отражением в зеркале воды, когда в нее падает первая капля дождя. Мне кажется, что Рикельмо и стал именно тем дождем, который собирался уже много лет, с того дня, как мать показала нам дракона.

Если же вы спрашиваете, каким показался мне в тот момент Рикельмо, то я не знаю, что вам ответить. Вы, монахи, все едины для меня. Монашеские одеяния формируют вас, как вода, которая медленно стачивает камни, сглаживает их края и изначальные очертания, пока все они не станут похожими друг на друга. Не помню потому, показалось ли мне в первый момент лицо вашего собратa Рикельмо молодым или старым, упитанным или осунувшимся, скромным или спесивым. Не думаю, что это имеет какое-либо значение для нашей истории.

Я ответствую далее, что пока я добежала до деревни со своей корзиной ягод и вязанкой хвороста, который я собрала по дороге, падре Фелипе уже успел поприветствовать гостя на пороге храма. Затем он торжественно представил его вермилианам и их женам как их будущего поверенного и судью от того же самого ордена, к которому вы имеете честь принадлежать. «Этот почтенный монах, – сказал падре Фелипе, – будет поддержкой и опорой для всех нас» – и в тот же самый миг над церковью, как мне рассказывали потом, закружил стремительный вихрь. Он поднимал в небо первые осенние облака, и временами слова священника растворялись в его завываниях, которые многие сочли верным знаком, что скоро осень смоет дождем весенние обещания, как говорит старая пословица. Потому вермилиане слушали падре Фелипе молча, не смея возразить ему или припомнить о том, что было решено весной с наместником Липпи ди Спина. Со дня смерти графа Дезидерио мы столько бед испытали из-за лжесвидетельств и фальшивых клятв, что уже не видели смысла в сопротивлении. И лишь некоторые поглядывали исподлобья на новоприбывшего, который стоял неподвижно, чуть позади падре Фелипе, наклонившись как бы в позе смирения, хотя я полагаю, что тем самым он пытался спрятать лицо, ибо не могло обмануть нас его духовное одеяние и мы легко могли распознать его истинные намерения. Ведь, как я уже говорила, именно так и бывает с монахами: надеваете вы свои священнические наряды, будто при жизни носите саван, но тем самым, в отличие от других, не столько прикрываете одеждой наготу, сколько ложно понятым рвением давите свои души.

Если же речь зашла о священниках, не премину заметить, что наш добрый падре Фелипе, простите эту горькую насмешку, обычаями и привычками напоминает борова, жирную, неотесанную свинью, которая вываляется в каждой луже и засунет морду в чужое корыто, а потом раздирающим визгом возвестит миру о своей боли. Да, синьор, до меня дошли слухи, что после ваших заботливых увещеваний он отрекся от прежней жизни и теперь винит в своих собственных пороках несчастную Эраклу, которая якобы хитрым колдовством, заклинаниями и отварами, что добавляла в вино или фокаччу, пробудила в нем распутство столь глубокое, что, несмотря на все усилия, посты и молитвы, не сумел он противостоять ему. Он пытается всех нас в этом убедить, как будто мы сами не видели, как он в набухших портках летал за этой бедной потаскушкой и склонял ее к греху. Эракла, как я вам ранее говорила, не отличается строгостью нравов, но никогда не прибегала к колдовским практикам, чтобы заманить свежего ухажера, в чем и сами вы, синьор, могли бы убедиться, если бы имели достаточно мужества, чтобы присмотреться повнимательнее к ее пухлому заду