Читать книгу "Журавль в небе - Ирина Волчок"

Она ничего не говорила вслух, она просто не могла говорить — голос пропал, но он, наверное, и так знал, о чем она сейчас думает: на этом стуле перед ним пересидело много народу, и все думали примерно то же самое. И он ответил так, будто и в самом деле услышал все ее несказанные слова:

— Ничего страшного, уверяю вас. Многих больных после операции в палату сразу не переводят, держат какое-то время в реанимации. Например, в случае большой потери крови. Впрочем, здесь не тот случай, не волнуйтесь. У вашей дочери… мм… возникли некоторые проблемы с дыханием. Совсем небольшие. Это бывает после наркоза. Ничего опасного. В реанимации вся необходимая аппаратура. Когда она начнет дышать сама — аппарат отключат, и можно будет перевести больную в палату. Вот тогда вы ее и навестите. Вам следует пойти домой и поспать. И наверное, укольчик все-таки надо сделать… К вечеру больная, видимо, проснется, мы ее переведем в палату, вот тогда вы и сможете ее навестить. Ну так как насчет укольчика? Сейчас я сестру позову…

Тамара уже не слушала его. Она встала и на автопилоте вышла из маленького кабинета в длинный больничный коридор, пропахший хлоркой, растерянно огляделась — где тут реанимация? Как же так, она не спросила у этого… как его… с редким именем, которое она опять забыла, где тут у них реанимация, в которой сейчас лежит ее девочка, потому что не может дышать сама…

В конце коридора мелькнул белый халат — наверное, этот белый халат скажет, где тут реанимация, он-то знает, все медики знают… Но это оказался вовсе не медик, это оказался Николай, и она долго молча смотрела на него с разочарованием и тупым удивлением: почему он в белом халате? Потом вспомнила: ну да, и она тоже в белом халате, когда они приехали сюда, внизу, в раздевалке, им выдали белые халаты, потому что без них в отделение не пускают. Но у кого же узнать, где находится эта проклятая реанимация?

— На втором этаже, — сказал Николай, и она поняла, что разговаривала вслух, даже не замечая этого. — Туда не пустят. Где ты была? Я анестезиолога видел, он сказал, что волноваться не надо, что так иногда бывает… и даже довольно часто… Многие после операции дышат сначала с аппаратом, а потом сами начинают. Он сказал, что ждать не надо. Даже когда аппарат отключат, все равно Аня еще долго спать будет. Наверное, только к вечеру проснется. Том, утро скоро… Давай я тебя домой отвезу, а? Всю ночь на ногах, разве так можно?

А как можно? Вот странный, неужели он и вправду думает, что можно как-нибудь по-другому? Неужели он думает, что можно повернуться и уйти, когда за одной из этих дверей с замазанными белилами стеклами лежит ее ребенок — и не дышит?! Неужели он думает, что можно уехать домой и лечь спать, зная, что за ее ребенка дышит какой-то аппарат, машина, обыкновенная железка, которая в любой момент может сломаться?! Все машины всегда ломаются! А вдруг у них, в этой их реанимации, нет запасной? А Анна не может дышать сама!

Наверное, она опять думала вслух, потому что Николай ответил:

— Ну что ты ужасы всякие выдумываешь? Ничего у них не сломается. Мне врач сказал, что ситуация рядовая, волноваться не надо.

— Они и раньше говорили: операция рядовая, волноваться не надо, — бормотала Тамара на ходу, пробираясь по бесконечным коридорам, пропахшим хлоркой, по каким-то переходам, лестничным пролетам и пустым холлам. — Операция рядовая, а она не дышит!

Этих коридоров, лестниц и пролетов было слишком много для того, чтобы попасть с третьего этажа на второй. Наверное, они специально перекрывают тут нормальные входы-выходы, чтобы посторонние не нашли дорогу в реанимацию. Эта мысль привела Тамару в ярость, и на случайно подвернувшуюся медсестру она набросилась коршуном, требуя, чтобы та не просто показала дорогу, а довела до самых дверей.

— Да вот она, рядом, — равнодушно сказала медсестра, с трудом подавляя зевок. — Вот за этой площадкой — налево… Там табличка, вы увидите. Только вас в реанимацию не пустят. И врача вызвать нельзя, и закрыто там все. Может, дождетесь кого, когда смена кончится. На площадке диванчик есть, вы посидите, подождите… Но это еще не скоро, они в восемь сменяются.

— Ничего, — бормотала Тамара, поднимаясь на площадку и прикидывая, куда сворачивать: на площадку выходило три коридорчика, и все — слева. — Ничего, в восемь — это уже скоро. Я дождусь, ничего…

Она сунулась по очереди в каждый из коридорчиков и наконец увидела нужную табличку над одной из дверей. Потолкала дверь, подергала ручку — действительно закрыто. Ничего, она подождет. Рано или поздно из этой двери все равно кто-нибудь выйдет, может быть, даже тот, кто скажет, что с Анной все в порядке, она дышит сама, ее переводят в палату, а в палату уже можно зайти и наконец увидеть свою девочку. Ничего, она дождется.

— Какой смысл здесь стоять? Пойдем, там правда диван есть, хоть посидишь немножко, раз уж домой ехать не хочешь. Может, съешь чего-нибудь? Тут рядом круглосуточный магазин. Я сбегаю. Чего тебе принести?

Тамара опять как-то отстраненно удивилась: откуда здесь взялся Николай? Он же вроде бы уходил куда-то. Или это было давно? Да, уходил, потом опять появлялся. Потом опять уходил… Или нет? Она все забыла. Она обо всех забыла, кроме Анны. Какой гадостью напоил ее тот хирург? Его имя она тоже забыла.

— Да, — сказала она, с трудом соображая, о чем он ее спрашивает. — Да, конечно… Как хочешь. Я здесь побуду. Я дождусь.

Николай повздыхал, потоптался и молча ушел, а она осталась стоять на том же месте, время от времени толкая и дергая закрытую дверь и напряженно прислушиваясь к тому, что за этой дверью происходит. Ничего за этой дверью не происходило, тишина стояла полная, и это одновременно угнетало Тамару и странным образом внушало ей надежду. Почему там так тихо? Спят они все, что ли? Как они могут спокойно спать, когда за Анну дышит какой-то аппарат? Они сейчас должны не спать, а бороться за жизнь ее дочери… Делать что-нибудь! А они ничего не делают. Если бы что-нибудь делали — было бы хоть что-то слышно. Но может быть, так тихо потому, что и правда ничего страшного не происходит? Может быть, все, что надо, уже сделали, и теперь Анна просто спит. Проснется — и тогда к ней разрешат зайти, и она сама увидит, что все в порядке. Ну почему они закрыли эту чертову дверь?! Неужели не понятно: она должна увидеть свою дочь, она имеет на это право! А они не имеют права не пускать родную мать к собственному ребенку! И кому это все можно сказать? Такое впечатление, что во всей больнице ни одного человека, ни врачей, ни медсестер, ни даже санитарок, а ведь уже утро, куда они все делись?

Потом появился Николай, стал что-то ей говорить, совать в руку какой-то пирожок, попытался увести ее от закрытой двери и усадить на диван. Тамара его не слышала, потому что слушала тишину за дверью, пирожок машинально взяла, а на попытку сдвинуть ее с места ответила с недоумением:

— Как это я уйду? А вдруг кто-нибудь выйдет?

— Не сходи с ума, — устало посоветовал Николай. — Диван — вот он, в трех шагах. Сядешь и будешь ждать. Из этой двери и в эту дверь никто мимо тебя незаметно не пройдет.

— Пить очень хочется, — невпопад сказала Тамара, смутно надеясь, что он уйдет или хотя бы замолчит. Он мешал ей слушать тишину за дверью.