Читать книгу "Убивая Еву: это случится не завтра - Люк Дженнингс"

– Что это за песня? – спрашивает она. – Я уверена, что слышала ее.

– Все уверены, что слышали. Это Posledniy Raz. Русский аналог «Макарены».

– Ланс, ну у тебя и кругозор, серьезно… – Она останавливается. – О боже мой. Смотри.

На каменной лавке сидит старик. У его ног – картонная коробка с новорожденными котятами. Старик обращает к Еве беззубую улыбку. Глаза у него бледные, водянисто-голубые.

Ева приседает на колено, чтобы дотронуться пальцем до невообразимо мягкой головки котенка, и тут по ее волосам пробегает воздушная волна, раздается резкий шмякающий звук. Лицо старика словно складывается внутрь, его улыбка еще не успела уйти, когда череп вдруг опорожняется кровью на мраморную стену. Руки Ланса поднимают Еву на ноги и с силой тащат к выходу. Все вокруг повинуются тому же инстинкту, и толпа, стиснувшая Еву плечами и локтями, поднимает ее над землей. Она чувствует, что с ноги упала туфля, пытается нагнуться, но ее несет вперед. Окружающие тела сжимают ее грудную клетку с такой силой, что она начинает задыхаться. Хватка каменеет, перед глазами лопаются световые точки, чей-то голос вопит в самое ухо: «Seryozha, Seryozha!», ноги подкашиваются, на нее начинает наползать тьма, и последнее, что она слышит, – навязчивая, сводящая с ума песня, которая продолжает и продолжает звучать непонятно откуда.

Ланс подхватывает Еву, ее голова падает ему на плечо, и он несет ее к эскалатору, тоже битком набитому людьми. Наконец они добираются до вестибюля, и Ланс усаживает ее к колонне. Ева открывает глаза, моргает и глотает воздух, чувствуя наплывающие и спадающие волны дурноты.

– Можешь идти? – Ланс тревожно оглядывается по сторонам. – Нам очень, очень нужно смыться отсюда.

Тяжело дыша, Ева сбрасывает оставшуюся туфлю, и Ланс тянет ее, поднимая на ноги. Она покачивается, ощущая, как пол холодит босые ступни, и пытается собраться с мыслями. Кто-то только что пытался убить ее выстрелом в затылок. У старика с котятами вышибло мозги. Стрелок может догнать их в любую минуту.

Ева понимает, что необходимо действовать решительно, но у нее кружится голова, ее тошнит, и она не может заставить себя даже пошевелиться. «Это шок», – говорит ей внутренний голос. Но осознание шока не может прогнать из памяти мясистый шлепок пули, складывающееся внутрь лицо, вылетающие из черепа мозги, похожие на бисквит с ягодами. Posledniy Raz. Котята, смутно соображает она. Кто теперь за ними присмотрит? Потом она наклоняется вперед, и ее громко выворачивает прямо на босые ноги.

У выхода из метро их поджидают четверо крепких мужчин. За ними на тротуаре припаркован черный фургон с эмблемой ФСБ. Пятый – в круглой плоской шляпе – стоит немного в стороне, даже не пытаясь скрыть, что тщательно рассматривает валящую на улицу толпу пассажиров.

Все, кто проходят мимо, шарахаются от блюющей Евы, и это привлекает внимание мужчин. Не успевает она разогнуться, дрожа и вытирая глаза, как они уже решительно направляются к ней.

– Идемте, – говорит один из них, кладя руку ей на локоть. На нем кожаная кепка и стеганая зимняя куртка, вид не дружелюбный, но и не враждебный. У всех четверых на поясе по кобуре с большим пистолетом.

– Kogo-to zastrelili, – сообщает им Ланс, указывая на метро.

Человек в кожаной кепке игнорирует его слова.

– Прошу, – произносит он, махнув рукой в сторону черного фургона. – Садитесь.

Ева глядит на него с несчастным видом. Ее ступни сейчас отвалятся от холода.

– Не думаю, что у нас есть выбор, – поясняет ей Ланс. Мимо снова течет поток пассажиров. – Там, пожалуй, безопаснее, чем в любом другом месте.

Фургон на огромной скорости движется по проспекту Мира на юг, агрессивно перестраиваясь из полосы в полосу. Они едут молча, и Ева пытается собраться с мыслями, но от тряски и нестерпимых запахов – бензин, пот, одеколон, собственная рвота – ее тошнит, и максимум, на что она сейчас способна, – постараться, чтобы ее вновь не вывернуло. Сосредоточившись на дороге перед лобовым стеклом, она проводит рукой по волосам. Лоб липкий и холодный.

– Как себя чувствуешь? – спрашивает Ланс.

– Дерьмово, – отвечает она, не оборачиваясь.

– Не волнуйся.

– Не волнуйся? – Ее голос срывается. – Ланс, кто-то только что пытался меня на хрен пристрелить. У меня блевотина на ногах. И нас схватили.

– Знаю, ситуация не идеальна. Но, думаю, с этими ребятами нам безопаснее, чем на улице.

– Надеюсь. Я, блин, надеюсь.

Они въезжают на широкую площадь, где доминирует огромное мрачное здание из бледно-желтого кирпича.

– Лубянка, – говорит Ланс. – Бывшая штаб-квартира КГБ.

– Прекрасно.

– Сейчас здесь ФСБ, почти то же самое, что КГБ, только стоматология получше.

Водитель подъезжает к зданию сбоку, поворачивает и паркуется. Задняя часть Лубянки – заваленный мусором пустырь с какой-то стройкой. Непрозрачные от въевшейся грязи окна затянуты сеткой. Человек в кожаной кепке, сидевший на переднем пассажирском сиденье, выходит и отодвигает дверь фургона.

– Идемте, – обращается он к Еве.

С круглыми от мрачных предчувствий глазами она поворачивается к Лансу. Он пытается встать, но его настойчиво усаживают назад.

– Идет только она, вы остаетесь.

Еву подталкивают к выходу. На улице с непроницаемым лицом ждет Кожаная кепка.

– Возможно, мы именно за этим и приехали, – говорит Ланс. – Удачи.

Ева не чувствует ничего, даже страха.

– Спасибо, – шепчет она и ставит ногу на холодный рассыпанный строительный песок. Ее торопливо проводят через покрытое гофрированным железом крыльцо к низкому дверному проему, увенчанному вырезанными в камне серпом и молотом. Кожаная кепка нажимает на кнопку, и дверь издает еле слышный предсмертный щелчок. Он толчком открывает ее. Внутри ничего не видно, сплошная тьма.

Оксана Воронцова идет по городу, похожему и в то же время непохожему на Пермь. Вечер, падает снег. Вдоль дороги стоят высокие здания с плоскими фасадами, между ними виднеется темный простор реки, по ней плывут льдины, покрытые снегом, словно краской. Ландшафт впереди оформляется по мере ее движения, как в компьютерных играх девяностых годов. Вырастают стены, разворачивается дорога. Все вокруг состоит из градиентных черных, белых и серых крапинок, как на крыльях мотылька.

Осознание того, что она живет внутри симуляции, успокаивает: ведь, следовательно, как она всегда и подозревала, все вокруг нереально, и любые ее действия останутся без последствий, она может делать, что ей вздумается. Но это не объясняет всего. Что толкает ее на этот непрерывный поиск, что заставляет бесконечно идти по этой сумеречной дороге? Что там, под поверхностью этих домов, высящихся по обе стороны, словно театральные декорации? Почему все здесь лишено глубины или звука? Почему внутри нее – жуткая, тяжкая тоска?