Читать книгу "Жёстко и угрюмо - Андрей Рубанов"

Дети были деловые, благополучные и довольно красивые. Сверхновое поколение, путинский бэби-бум. Китайские игрушки, американские мультфильмы, японские памперсы. Детей звали: Ариэль, Елисей, Одиссей, Север, Савва, Кузьма и Миклуха. Я смотрел и думал: чем они займутся, какой станет планета, когда они возьмут в руки рули, рычаги и штурвалы? Большинство из них, по идее, должно было дожить до следующего столетия. Ариэли и Миклухи были не просто дети, но первые люди, которые увидят XXII век, – глядя на них, я возбуждался. Хотелось привязать дочь покрепче, чтобы в первый – и главный – год своей жизни она пропиталась мною, чтобы установилась связь; чтобы она не только сама попала в будущее, но и как-нибудь втащила меня, пусть уже стёртого с лица земли, но ещё привязанного узлами, на спине крест-накрест, спереди поперёк.

Оставив супругу наслаждаться общением, я пошёл домой. Утомлённая шумом, дочь заснула.

Маленькая крепкая старуха в кедах без шнурков увидела меня издалека, остановилась и сурово сдвинула остатки бровей.

– Цыган! – Произнесла она. – Что ж ты над ребёнком издеваешься? Привязал, как мешок с сахаром! А ну, стой здесь. Вдруг ты его украл? Щас милицию позову.

– Успокойся, бабуля, – ответил я. – Это моя дочь. Смотри, как похожа.

– Погоди, – сказала старуха. – Очки достану.

Я подождал.

– Э-э-э, – сказала дочь. – У-у-у.

– Да, – сказала старуха. – Похожа. Проклятые коммунисты, продали буржуям страну… Теперь на улицу не выйдешь. Кругом одни цыгане. Иди с богом.

Концерт Елизарова во Владивостоке

Это страшный секрет, его знают только несколько человек в мире.

Писатель должен быть красивым.

Фото-, теле- и киногеничным.

Писателя ждёт слава тогда, и только тогда, когда писатель внешне прекрасен, элегантен, сексуален, и глаз его горит сквозь стекло монокля, как на знаменитом портрете Булгакова.

Внешность важна чрезвычайно; внешность работает.

Это я не придумал – прочитал, одновременно у двоих, очень разных: у Лимонова и у Брета Истона Эллиса.

Не люблю придумывать ничего, объективная реальность всё придумывает за меня и лучше меня.

Категория красоты не относится ни к успеху, ни к рынку, она существует сама по себе.

В русской литературе принято, чтобы писатель был красивым.

Талант писателя обнаруживается не сразу: сначала вы знакомитесь с фамилией и названием на лицевой стороне обложки, потом с портретом автора на задней стороне обложки.

Если автор – какой-нибудь лысый старик или неуверенный очкарик, – вы инстинктивно относитесь к нему с подозрением.

Если автор, наоборот, излишне ярок, напомажен, причёсан и сфотографирован постановочно, в выгодной позе и при выгодном освещении, – вы тоже ему не верите, подозревая манипуляцию. Вы верите только в природную, настоящую красоту и силу взгляда.

Красивый писатель и пишет красиво; всё вокруг него превращается в красоту и гармонию.

Елизаров всегда был одним из самых красивых русских писателей; его внешность легко описывалась словом «демоническая». Елизаров имел длинные чёрные волосы, большие тёмные глаза и рост под два метра.

Елизаров имел три громадных, неотменяемых достоинства: во-первых, он был мастером спорта по вольной борьбе, во-вторых, окончил музыкальную школу по классу оперного вокала, в-третьих, в возрасте 35 лет получил литературную премию «Букер».

Я таких всего двоих знал: древнегреческого философа Платона, чемпиона по кулачным боям, – и Елизарова.

Я страшно завидовал Елизарову: успешному, знаменитому, талантливому и двухметровому.

Может арию спеть, может шею свернуть, многогранный.

Нельзя сказать, что я прямо взял и повесил портрет Елизарова над письменным столом, – но всё же заинтересованно следил за ним несколько лет.

Однажды мы с ним познакомились – в Петербурге, вечером, перед церемонией вручения премии «Национальный бестселлер». Натуральный Елизаров оказался ещё красивее, чем на фотографиях. Я пожал огромную руку, слегка волнуясь.

Впрочем, мне тоже было чем гордиться в тот знаменательный день: я прибыл доискиваться литературной медали не один, а с женой, авиарейсом из Израиля, с Мёртвого моря, и жена повсюду, где появилась, произвела фурор своим загаром и своими длинными ногами.

Мы с Елизаровым поговорили коротко.

Писателям вообще не о чем говорить меж собой.

Ну, или наоборот: писатели могут говорить сутками напролёт, особенно если есть выпивка.

Но обычно они молчат; о чём говорить, и так всё понятно. Сиди, пиши.

Меж людьми столь странного и маргинального занятия есть подсознательное взаимопонимание, как между старыми супругами.

Мы вспомнили историю о том, как писатель Елизаров побил писателя Жукова.

– Да, побил, – признался Елизаров, – пару раз отвесил. Считаю, что за дело. Жуков сказал, что я – «харьковская бездарность, пишущая на суржике». Ну, за «бездарность» я не обиделся. И за «суржик» тоже не обиделся. А вот насчёт Харькова меня задело. Харьков – культурная столица, миллионный город. Харьков трогать не надо.

Мы посмеялись.

Знаменитый писатель Жуков тоже претендовал на премию, но не приехал, задержался то ли в Лондоне, то ли в Париже; он был очень занятой и беспредельно маститый.

Моей жене Елизаров понравился.

Вообще, тот «Национальный бестселлер» всем пришёлся по душе.

До последнего ждали Жукова, он так и не явился, и зря: ему дали главный приз, а прочие, включая меня и Елизарова, обломались.

Но не расстроились.

Помимо красивого Елизарова, в финал попал ещё более красивый и молодой писатель Боголюбов. После торжественной церемонии, где чествовали отсутствовавшего Жукова, прочие неудачники сбились в небольшую шоблу и под управлением моей загорелой и уверенной жены отправились завивать горе верёвочкой.

Впоследствии приехал товарищ моей жены, вызванный ею по телефону, петербуржский панк по имени Гриша, он привёз траву, и мы все, отыскав уединённый дворик, накурились.

Писателя Боголюбова, также накурившегося, срубила паническая атака, он побледнел, вышел из дворика на улицу и обратился к прохожим с просьбой вызвать «скорую помощь». Однако прохожие петербуржцы не удивились; на протяжении столетий, со времён Ломоносова и Хераскова, они привыкли наблюдать на улицах своего города встревоженных, лихорадочных литераторов: они со знанием дела успокоили писателя Боголюбова, «скорая помощь» так и не приехала. Остаток вечера Боголюбов провёл, сидя на лавочке, тихим и умиротворённым. Впоследствии он стал звездой литературы.

Впоследствии, через год после того прекрасного «Национального бестселлера», много чего произошло.