Читать книгу "Наследие - Жан-Поль Дюбуа"

Эта атмосфера, эти образы настолько крепко впечатались в наши души, что за ужином мы тоже были неразговорчивы и мрачны. Спартанберг попыталась рассеять нашу тоску с помощью обильных пряных блюд и нескольких шуток в стиле Южной Каролины, но ее ровный дружелюбный голос потерялся в черной дыре, поглотившей нас. После еды Эпифанио встал, ласково потрепал меня по затылку, взял за талию жену, поцеловал ее и тихо увел в комнату. Я знал, что сейчас он будет трахать ее так, как может человек, только что выигравший все свои quinielas. А потом будет глядеть в потолок с баскской улыбкой.

Это была обжигающая осень, днем жара — душная и влажная, а ночью обманчивая передышка позволяла погрузиться в липкий сон с мучительной испариной. Весь день шел дождь, и весь день я думал о Wolfi’s. Вечером, тряхнув головой, словно человек, решивший сжалиться над себе подобным, Джои протянул мне ключи от грузовичка. «Ты же ведь вот этого хочешь?» А потом, повернувшись к Спартенберг, спросил: «Как будет по-английски „cabesa de hierro“? Ты слышал ответ, Паблито? Ты лекарь, stubborn as a mule. Дуй, осел упрямый».

836, А1А, Мак-Артур, Коллинз. Сердце бешено колотилось, потом замирало на миг, ухало вниз и снова начинало колотиться. Я открыл окно, несмотря на проливной дождь. Запахи, загустевшие к ночи, сменяли один другой, как полосы тумана. Я летел по мосту, а казалось, что я скольжу по воде. И вот южная оконечность Майами-Бич, эспланада, потерянные годы, Делано, архитектор Свартбург, Антон Чермак, Джузеппе Зангара и прежде всего Вилфред Коэн — тот, кто стоял у истоков, тот, кто в 1940 году открыл Jewish deli, кто изменил ход всей моей жизни.

Пока я переходил дорогу, дождь вымочил меня до нитки, и вот так, в обличье утопленника, я вошел в ресторан. Только половина столиков была занята, и у стойки сидели люди. Десять лет назад в это время порой приходилось стоя дожидаться у бара, где же освободится место.

Я подошел к человеку, которого видел накануне, — тому, кто нынче вершил судьбы заведения. Он посмотрел на меня с видом человека, ненавидящего сырость, протянул запаянное в пластик меню и сказал: «Садитесь где хотите, я кого-нибудь к вам пришлю». Когда я сказал ему, что я пришел не для того, чтобы ужинать, а чтобы узнать, как можно поговорить с мадам Лунде, он принял высокомерный вид, став на мгновение похожим на Дирка Богарда в фильме «Слуга» Джозефа Лоузи. «Эта дама здесь больше не работает».

И тотчас же отвел глаза. Я его больше не интересовал, я для него уже практически вновь сел в свой грузовичок и уехал. Он порылся в записях, указал официанту на один из столов. «Может быть, у вас есть адрес или телефон, по которому я мог бы с ней связаться?» Прежде чем Богард удостоил меня ответом, я вдруг почувствовал, что кто-то положил мне руку на плечо. «Вы врач. Вы раньше тут работали, так?» Это был, без сомнения, самый старый работник в этом ресторане, самый старый работник на всем побережье и даже, не сомневаюсь, во всей Флориде. Форма на нем висела, и черепашья шея изо всех сил старалась держать ровно и достойно голову бывшего красавца мужчины. «Я помню, как вы вылечили человека, который упал на землю в приступе». Повернувшись к начальнику, он сказал: «Этот господин работал здесь во времена прежней дирекции». Застывший в своей чопорной британской элегантности, патрон осторожно принял к сведению эту информацию с выражением следователя по особо важным делам.

Перед тем как уйти, я спросил старика, нет ли у него каких-нибудь сведений по поводу мадам Ингвилд Лунде. «Она ушла из ресторана в то же самое время, как и вы, кажется. Однажды собрала нас всех и сообщила, что уходит. Мы потом узнали, что она очень больна, я уже не помню название болезни, от которой она страдала, но я помню, это что-то с мозгом или нервами. Два или три года назад мне говорили, что она в специализированной клинике в Ки-Уэст. Это была потрясающая женщина и такая милая! Вы видели этого, который ее заменил? Какой-то членоговый, простите уж меня за откровенность. В итоге народу стало в два раза меньше. Вы помните, как было в те времена?»

Грузовик отправился домой. Я был за рулем, но это он вез меня, я мало в этом участвовал. Помнил ли я, как было в те времена? Каждую минуту, каждую секунду тех времен, когда после работы я поднимался по ступенькам «Делано», чтобы встретиться с той, которую я любил, которая отправляла меня в небеса и хранила у себя до зари, до первых утренних лучей.

Дождь на улице лил все пуще. Оливия и Джои спали, и, возможно, им снился город Спартанберг, его шинный завод и все тридцать тысяч обитателей. Я долго стоял под душем, потом вернулся в комнату и посмотрел на кровать. Она была большая, явно king size, но у меня, увы, давно уже не было королевы.

Вопреки моим опасениям Джои прекрасно понял и принял мое решение отправиться на поиски Ингвилд. Из соображений конфиденциальности ни один медицинский центр не давал мне по телефону информации о ее пребывании и состоянии здоровья. Но, зато приехав сразу на место, да еще предъявив свои медицинские удостоверения, я надеялся добиться с ней встречи и получить подробную информацию о ее болезни. Ки-Уэст был маленьким тропическим городом, крепившимся к южной оконечности США с помощью троса. Множество ВИЧ-инфицированных приезжали туда, чтобы закончить свои дни, потому что жить там было здорово. Я хорошо знал дорогу: когда я еще жил здесь, я часто ездил в эту сторону.

Я нанял машину, какую-то жалкую тачку, пропахшую нефтехимией, сработанную на скорую руку в каком-то уголке Кореи, но которая, судя по всему, тоже знала эту дорогу, сначала US-1, потом Ки-Ларго, Тавернье, Исламорада, Марафон, Пиджин Ки, Севен Майлз Бридж, где летишь прямо над океаном, и наконец Ки-Уэст, последний остров, связанный со всеми предыдущими и с континентом Морской железной дорогой.

Если Майами был латиноамериканским городом, Ки-Уэст уже припахивал Ямайкой. Никто не ездил сюда, чтобы преуспеть в информатике или в робототехнике. Никто. Это место было создано, чтоб бездумно гулять, никуда не торопиться, надеясь, что по мере возможности все получится как нельзя лучше. Деревянные дома утопали в тропической зелени и отдыхали в сени пальм. Самые прихотливые посетители пили прохладные напитки, почитывая газеты под огромными вентиляторами, а другие в это же время на плавящей асфальт жаре стояли в очереди на углу Уайтхед и Южной улицы, чтобы сфотографироваться перед огромной бронзовой колонной, называемой Southernmost point, Южная точка, и каждый делал вид, что не помнит, что кубинские земли находятся едва-едва в шестидесяти километрах оттуда. Существовали тысячи Южных точек по всему миру. Но, будучи не слишком-то щепетильным американцем, можно было вполне довольствоваться этой.

Я снял комнату в двух шагах от тропических садов Одюбон Хауз. Там находился дом и любимый бар Хемингуэя, и это место считалось одним из самых популярных в городе. Автор «Птиц Америки», родившийся во Франции и потом обосновавшийся в Штатах, умел как никто прорисовывать и идентифицировать птиц, но при этом у него были довольно оригинальные методы. Чтобы собрать коллекцию и правильно написать птиц, он убивал представителей мелкой дробью, чтобы не попортить оперение. Затем он использовал проволоку, чтобы придать птице очертания живого существа. Тогда он уже мог рисовать ее. Его любознательность в отношении новых неизвестных видов не имела границ, он устраивал реальное побоище везде, где проходил его путь, убивая все, что летает, надеясь в куче трупиков найти представителей редких видов, которые он искал. Он частенько произносил фразу, ставшую хрестоматийной: «Я говорю, что на местности мало птиц, если мне удается убить менее чем сотню в день».