Читать книгу "У всех свои муравьи - Даниэль Глаттауэр"

Снаружи заметно потемнело. Крестьянин печально посматривает на свое поле. Крестьянка закрывает первую ставню. В этот момент он снова поднимается, кашляет в пшенице, тяжело дышит в кукурузе, громко плачет в сахарной свекле, хрипит на овощной грядке. Простодушные ласточки планируют на землю и, словно оцепенев, остаются лежать.

Снаружи стало совсем темно. Крестьянин печально посматривает на свое поле. Крестьянка закрывает вторую ставню. Тут он в последний раз поднимается во весь рост и зависает в воздухе, потом обмякает, запутывается в своих мантиях, интенсивно дышит, спотыкается, падает на спину, опрокидывается вперед, уменьшается в росте, сжимается в себя, тяжело вздыхает, стонет… И тут начинается то самое действие, о котором радио нам все уши прожужжало: ФЁН ВЫДОХСЯ. Вы можете сказать, где еще столько драматизма, как в метеорологии?

«Супер» навсегда

Вас не удивляет, как долго в нашем языке держится слово «супер» – этот «Мерседес» среди модных слов? Около тридцати лет назад появилось слово «крутизна», но не исчезло со временем, а превратилось в устойчивое легкомысленное выражение «это круто» (в значении прилагательного «крутизна» стала употребляться где-то с тысяча девятьсот девяностого года) и с тех пор не сходит с языка. В первое время в этом слове слышалось нечто бунтарское (как раз незадолго до этого произошло революционное событие – было изобретено моторное топливо с тем же названием). От некоторых читателей мы получили заслуженный педагогический выговор. Нас поправили. Существует все же некоторая смысловая упорядоченность в употреблении модных терминов. Ситуативный пример из жизни: «Это не суперсвитер, это прекрасный свитер. Но он слишком дорогой».

В восьмидесятые годы всем казалось, что слово «супер» не закрепится ни в удалом диалекте жителей района Фаворитен[138] (A suppa Schei'm[139]), ни в носовом – на манер дочери надворного советника[140] – произношении жителей района Хитцинг (Szuuper faine Szaide[141]). Ну а потом появилось «полный»[142]. Ну а выражение «полный супер» знаменует собой уже десятый по счету модный тренд в австрийском подростковом сленге.

Сегодня, в двухтысячном году, когда речь послевоенного поколения практически полностью очистилась от следов милитаристского духа, от людей этого возраста тоже нет-нет да и услышишь это словечко, правда, в свойственной только им очень мягкой манере произношения – «зуба» (suba). А в устах мажорных молодых юношей и девушек, засоривших язык всеми этими «пока-пока» и «ладненько-ладненько», слово «супер» превратилось в ласковое, но какое-то расплывчатое «суви» (suwi). Но «супер» переживет и такое обращение.

Судьбоносный вопрос (I)

В Нью-Йорке об Австрии знают понаслышке. Как это ни печально. Я побывал там на прошлой неделе, и за время непродолжительной командировки мне четыре раза задавали досадный вопрос: «Where are you from?»[143] Двое на мой ответ: «I am from Austria» отреагировали неопределенно. Возможно, что по созвучию ошибочно приняли меня за австралийца. Я отнюдь не пытаюсь здесь конкурировать с нашими политиками, которые радуются поводу втолковать американцам разницу между двумя странами. На типичную реакцию американца: «О, это где кенгуру!» – мне было проще возразить.

Третьим человеком, поинтересовавшимся, откуда я прибыл, была молоденькая продавщица обувного магазина на Бродвее, и ее реакция была более понятной. Вопрос: «Where are you from?» она произнесла в тоне экзальтированного радушия. От моего «Из Австрии» веяло более спокойным духом. На что она откликнулась коротким язвительным «О!», которое мне, австрийцу, показалось больше похожим на возглас от испуга «Ой!»[144]. Девушка помрачнела лицом и больше не обмолвилась со мной ни словом.

В четвертый раз это произошло во французском ресторанчике. «Where are you from?» – спросила девушка-официантка. Тут я потерял самообладание и ответил: «Germany». Потрясенная до самой глубины души, она воскликнула: «Oh, beautiful!»[145]. Этого еще только не хватало.

Судьбоносный вопрос (II)

Некоторых читателей разочаровала моя бесхарактерность, когда я недавно, будучи в Нью-Йорке, после четвертого вопроса «Where are you from?» впал в пессимизм и ответил: «I am from Germany».

Так, читатель Ханнес считает, что отречения от родины в паническом состоянии оскорбляют всех тех соотечественников, которые гордятся, что родились австрийцами. Ну так и я горжусь Австрией, но не всеми теми австрийцами, которые правят в моей стране, а также не всеми теми австрийцами, кто избирал этих австрийцев-правителей, кем я не горжусь. А уж тем, что на меня за границей посматривают косо как на заносчивого австрийца, не горжусь и подавно. Читатель Райнхард, проживающий в США полтора года, хоть и подтверждает, что «в наше время не очень приятно» объявлять себя австрийцем, тем не менее называет мое поведение «малодушным». По его мнению, «нужно объяснять и соотносить с познаниями иностранцев».

Позвольте начистоту? Я пробыл в Нью-Йорке каких-то пару дней. В обувном магазине после моего третьего (по счету) признания, что я из Австрии, после которого продавщица воскликнула «О!» и окаменела, у меня не возникло желания ни объяснять что-либо, ни соотносить с ее познаниями в географии. Я хотел всего лишь купить туфли. Ради этого на крайний случай я готов побыть хоть немцем.

Поколение душа

Родителям, у кого дома подросшие парень или девушка (голодные, требующие постоянного ухода и кормления дети с водительскими правами и дипломами об окончании курсов танцпола, только еще не оплаченными), этот шум знаком настолько хорошо, что, едва его услышав, они приходят в ужас.

Или вот еще: приходишь домой, и если этого характерного шума не слышишь, значит дети куда-то ушли. А можно и так: лежишь в постели долго, сон все не идет, этого шума не слышно, значит, дети еще не вернулись. Или так: приходишь домой, дети дома, а этого характерного шума не слышно – немедленно нужно вызывать слесаря-сантехника (вероятно, прорыв трубы).