Читать книгу "Добрый волк - Александр Содерберг"

– Все.

– То есть как – все?

– Что ты еще хочешь от меня услышать, Эдди Боман?

– Того, что ты сказала, мне недостаточно. Ты должна это как-то осмыслить… Использовать как основу для своей истории.

Каролина склонила голову и ответила, глядя в пол:

– Мой папа учил меня: всегда отвечай за свои действия, будь честной, не паникуй, заранее рассчитывай цену своим поступкам и не бери пример со своей матери… Примерно так. Двадцать пять лет назад он переехал во Францию с новой женой. При всем своем бесцеремонном поведении и довольно ограниченном кругозоре отец наивно верит, что большинство людей – по крайней мере, бессознательно – думают так же, как он, и, следовательно, должны его понимать. Эта вера и стала причиной его несгибаемой честности. Которая, помимо прочего, заключалась в том, что он знал о себе главное… или, наоборот, не знал о себе ничего… Какое это теперь имеет значение?

Бергер повернулась к Эдди, посмотрела на него и одними глазами спросила: «Согласен?» Он кивнул, давая ей знак продолжать.

– Правда… – продолжала Каролина. – Собственной правдивостью он пробуждал правдивость в других. Вероятно, в более значимых масштабах, чем этого хотели те, с кем он общался. Таким образом он узнавал людей, это был его метод. Отец говорил, что люди делятся на честных и… нет, не нечестных, но… менее одаренных. Честность в его понимании была даром.

Журналистка ненадолго задумалась и продолжила:

– Одаренность для него была синонимом честности. И если в душе человека не было честности, в ней, в его понимании, вообще мало что могло быть. Такая личность являлась для него чем-то вроде пустой оболочки, подражавшей тому, что она видит в окружающем мире.

Каролина замолчала. В комнате стало тихо.

– Вот как? – только и смог сказать Боман.

Он произнес это не без сарказма, как будто иронизировал над ее или над собственными амбициями поучать других. Но Бергер его не слушала.

– Я стала журналисткой, – продолжала она. – Я писала статьи и вдруг обнаружила, что заражена теорией своего папы. Прежде всего это выражалось в моей категорической неспособности юлить, искать обходные пути. Как будто правда находилась между словами, которые я писала. Как будто именно она давала моим текстам право на существование. И наоборот, ее отсутствие делало тексты не просто бестолковыми, но и… как сказать… нереальными.

В этот момент до Эдди стало наконец доходить, к чему она клонит.

– У меня не получалось петлять, избегать главного, – продолжала женщина. – Не получалось ходить вокруг да около. Читая истории других журналистов, я сразу отделяла правду от вымысла или же откровенной лжи… Ты ведь тоже умеешь это, Эдди?

Боман пробурчал: «Да».

– Статья, которую ты от меня ждешь, должна быть основана на выдуманной правде. Но я так не могу. Для меня это чертовски тяжело, Эдди Боман, – заявила Бергер.

– И что тебе нужно?

– Мне нужен кто-нибудь, кто знает, как оно было на самом деле. Кто был с ними… Мне нужна София Бринкман.

– Но ее здесь нет.

– Да, ее здесь нет.

Они замолчали.

– С тобой тяжело, – сказал Эдди.

– Не так, как тебе кажется, – ответила журналистка.

Оба были слишком погружены в свои мысли. Боман хотел задать вопрос, но Каролина опередила его:

– Я рассказала тебе о своем отце, а у что тебя, Эдди? Ты вообще женат?

Этот вопрос появился ниоткуда, и полицейский не был к нему готов.

– Нет, – ответил он.

– Есть девушка?

– Нет.

– Дети?

– Нет.

– Друзья?

– Не знаю.

– Братья, сестры?

На этот вопрос Эдди ответил не сразу:

– Нет.

– Родители?

– Нет.

Бергер рассмеялась:

– Я тебе не верю.

– Дело твое.

Женщина покачала головой.

– Нельзя быть таким одиноким.

– Все не так страшно, как кажется, – возразил Боман. – Я был единственным ребенком, сменил несколько приемных семей. После неудачной попытки ограбить почту в Гётеборге папа угодил в тюрьму. С тех пор он попадал туда часто, потом умер. Мама… она уехала куда-то на север, когда мне было десять лет.

Время шло, секунды растягивались, набухали и падали, словно капли в тишине комнаты. Когда с откровениями личного характера было покончено, Каролина сменила тон:

– Я пыталась найти хоть что-нибудь о Софии Бринкман – ничего не получилось. Ее как будто вообще не существует. Одинокие женщины ее возраста обычно присутствуют в Сети, но ее там нет. Я искала по всем возможным каналам.

– И?..

– Мне не с чем здесь работать, Эдди, поэтому я ничем не могу помочь ни ей, ни тебе.

– То есть ты выходишь из игры?

– Пока мне не будет за что уцепиться, во всяком случае.

Но Боману-то было за что уцепиться, и он не хотел терять эту журналистку.

– София Бринкман скрывается в Праге вместе с сыном и полицейским, которого зовут Майлз Игнмарссон, – неожиданно громко провозгласил он в пространство комнаты.

Каролина обернулась.

– Откуда ты это знаешь?

– Знаю.

– И ты ничего мне не говорил?

Настал момент правды. Теперь Эдди был не в силах его отдалить.

– Он послал меня к ней… Томми Янссон.

– Зачем?

– Чтобы убить их обоих.

Слова Бомана разнеслись в гулком пространстве комнаты. Бергер застыла на месте. А потом поднялась и отошла на середину комнаты, словно желая создать между собой и Эдди как можно более длинную дистанцию.

– Я не смог, – продолжал он. – Я вернулся домой и решил защитить Софию и посадить Томми.

Каролина коротко взглянула на него, и в ее глазах был страх.

– Но почему ты? – чуть слышно спросила она.

– А какое это имеет значение? – возразил Боман с напускной холодностью.

– То есть… – Страх в голосе женщины сменился затаенной злобой.

– Томми меня шантажировал. – Полицейский и сам слышал, как жалко это прозвучало.

Журналистка покачала головой.

– Ты убийца, Эдди?

– Нет, – соврал он.

– Но чем еще можно шантажировать человека, требуя от него убить двоих?

Последнюю фразу Бергер произнесла шепотом, после чего снова попятилась. Теперь перед ней сидел другой Эдди, не тот, что пять минут назад.