Читать книгу "И не пытайтесь! Древняя мудрость, современная наука и искусство спонтанности - Эдвард Слингерленд"

Наверное, наибольшей загадкой в эволюционной биологии является то, как конкретный вид приматов – люди – совершил переход от доземледельческой общины к обитанию в городах. Выработанные за миллионы лет спонтанные психологические механизмы, которые мы делим с другими приматами, приспособлены в первую очередь для взаимодействия с родственниками и знакомыми. Но как наши предки, располагая лишь этим арсеналом, смогли приспособиться к пестрой городской жизни, требующей взаимодействия с огромным числом незнакомцев и принятия новых общественных условий вроде безличного государства? Ведь обезьяны не платят налогов и не перерабатывают ресурсы. Как мы смогли перейти от охоты и собирательства к небоскребам и жюри присяжных? Само по себе чувственное мышление, скорее всего, не могло нам в этом помочь, поскольку прошедшего времени было недостаточно для того, чтобы эволюция породила сложные психологические механизмы. Помните: чувственное мышление – быстрое и эффективное, но очень негибкое.

Существует две основные теории, объясняющие, как в целом безволосые обезьяны смогли перейти от общинного уклада к государству. Почти общепринятым на Западе является следующее объяснение: переход свершился благодаря институтам. Наше чувственное мышление вообще не изменилось с тех пор, как мы бегали по африканской саванне, и в глубине души мы все еще стайные приматы. Перемена же образа жизни произошла за счет возникновения внешних институтов (законов, наказаний, денег, бюрократии), позволивших психике перенаправить и подавить древние инстинкты. Жить в сложном обществе – все равно, что выполнять тест Струпа: центры когнитивного контроля вынуждены постоянно подавлять чувственное сознание, чтобы удерживать нас от естественного поведения, которое в цивилизованном мире приведет к общественному порицанию или аресту. Цивилизация олицетворяет собой триумф рассудочного мышления над чувственным. Фрейд и Мо-цзы с этим согласились бы.

В последние десятилетия все больше западных философов и социологов ставят эту теорию под сомнение по причинам, которые, надеюсь, теперь ясны. Наше рассудочное мышление не имеет ни силы, ни выносливости, достаточных, чтобы круглосуточно держать в узде чувственное. Людей выматывают всего пятнадцать минут тестов Струпа или других испытаний когнитивного контроля. А представьте, что будет после целого дня испытаний!

Гораздо вероятнее, что переход к цивилизации (от лат. civitas – “город-государство”) подготовило не сознательное подавление животных эмоций, а эмоциональное обучение: перенаправление и “облагораживание” инстинктов посредством рассудочного мышления. Мы становимся агрессивными, если кто-либо причиняет травму нам или нашему родственнику. Культура или религия может научить нас реагировать таким же образом, если что-нибудь угрожает нашей нации, то есть не связанным кровным родством людям, которых я скорее всего никогда не встречу лично. Согласно этому взгляду, чтобы принудить множество незнакомцев кооперировать, нужен не бесконечный ряд новых законов и институтов, а выработка общих ценностей. Законам вы просто подчиняетесь, а ценности просто чувствуете. Будучи усвоенными, ценности функционируют так же, как другие формы чувственного мышления: быстро, автоматически, бессознательно. Похоже, парадокс у-вэй возник как естественное следствие превращения охотников и собирателей в земледельцев и горожан.

Роберт Фрэнк, экономист из Корнелльского университета, коротко и ясно объяснил, почему это может быть так. Он одним из первых отверг теории о доминировании рассудка, признав “стратегическую роль эмоций”. Большинство коллег Фрэнка считали, что в основе общественного сотрудничества лежат в первую очередь рациональные мотивы личной выгоды, которыми можно управлять с помощью нужных внешних стимулов. Если вы не хотите, чтобы люди совершали поступки икс, то есть нечто, что им нравится и приносит удовлетворение, скажем, уровня 1, нужно издать закон, предусматривающий за поступки икс наказание со значением большим, нежели 1. Получаем кооперацию.

Проблема, по Фрэнку, в том, что множество вариантов взаимодействия (все проекты, требующие доверия, и экономический обмен, и преданность своим возлюбленным, супругам и друзьям) не могут направляться исключительно рассудком. Фрэнк утверждал, что иррациональность в таких ситуациях есть единственный путь к кооперации и именно в эмоциях (любовь, благодарность, негодование, зависть, гнев, честь, преданность) берет начало этот тип иррациональности.

Рассмотрим простую сделку. Скажем, я пообещаю вам пять кур за то, что вы неделю будете работать на моей ферме, а неделю спустя отдаю лишь трех. Если вы действуете абсолютно рационально, то возьмете трех кур и уйдете восвояси. Почему? Риск погибнуть или получить увечье в драке не стоит двух кур. К сожалению, действуя абсолютно рационально, вы превратите себя в экономического мальчика для битья. Зачем мне давать вам столько, сколько я обещал, если я знаю, что вы возьмете то, что дадут? Теперь представьте, что вы вместо этого выражаете праведное негодование. Я понимаю, что если попытаюсь дать вам меньше обещанного, вы слетите с катушек и поведете себя иррационально агрессивно. И такой человек, скорее всего, будет получать столько кур, сколько ему обещано.

Та же логика применяется в игре “Ультиматум”, которую мы обсуждали выше. Если мне дадут 100 долларов с условием разделить эти деньги с вами и я предложу вам 1 доллар, чтобы оставить себе остальное, вы разозлитесь и зарубите сделку, несмотря на то, что разумно было бы взять 1 доллар. Куры или доллары, не важно: Фрэнк указывает на то, что общественное сотрудничество невозможно, если за ним не стоят мощные эмоции, которые заставляют быть честным.

В этом смысле эмоции в краткосрочной перспективе иррациональны (приносят больше убытков, чем прибыли), однако рациональны в долгосрочной (уменьшают в итоге затраты). Однако эмоции приносят пользу, лишь если они действительно иррациональны и искренни. Мое праведное негодование выступает эффективным фактором сдерживания только тогда, когда оно действительно может привести к иррациональному насилию. Иными словами, я могу рассчитывать на выгоду в долгосрочной перспективе, лишь если я не рассчитываю на выгоду. Ничего не напоминает?

Фрэнк интересовался этим противоречием и описал его как “простой парадокс”, сходный с “парадоксом добродетели” Нивисона. Наши долгосрочные интересы требуют доверия между людьми, но доверия к себе может добиться лишь тот, кто сейчас отказывается от личной выгоды. В контексте цивилизации моральные чувства являются ключом к максимизации материального благополучия, но они эффективны, лишь если они искренни. Трудно представить себе более ясный анализ парадокса, лежащего в основе любого социального обязательства, будь то готовность шанского правителя принять на себя болезнь возлюбленной или искреннее (искреннее ли?) желание Иви ощущать любовь ко всем живым существам.

Дополнительным подтверждением тесной связи парадокса у-вэй с рождением цивилизации служат древнекитайские тексты, найденные в 1993 году у деревни Годянь (пров. Хубей). Эти записанные чернилами на бамбуковых дощечках тексты радикально изменяют очертания древнекитайской философии. Меня впечатляет, что эти тексты толкуют парадокс у-вэй и эксплицитно помещают его в контекст общественного сотрудничества.