Читать книгу "Черноводье - Валентин Решетько"

– Ага! – девчонка весело заулыбалась.

Лаврентию, насильно оторванному от дела целый месяц, не терпелось взяться за работу. Для него было мучением – сидеть сложа руки. Жамов понимал, что Сухов с завтрашнего дня уже не даст ни минуты покоя, что впереди предстоит работа подневольная, убивающая… Поэтому остаток дня надо использовать с толком. Нужно хоть как-то устроить место, сделать шалаш, печь… Божья благодать – солнечные деньки – не вечны. Лаврентий стоял задумавшись, машинально разминая в руках глину. Очнувшись, он снова посмотрел на Таньку:

– Ниче, Танька! Бог не выдаст – свинья не съест! – подмигнув еще раз дочери, он улыбнулся и продолжил: – Песка нет, так мы в глину травы сухой подмешаем! Верно!.. – Подтолкнув легонько дочь, сказал: – Беги, Танька, на берег реки, там наносов много, ташши их сюда.

Скоро около костра была большая куча травы. Это Танька и Федька Щетинин наносили ее с берега Васюгана. Иван на стволе поваленного дерева мелко рубил топором траву. Анна и Настя, подвернув подолы юбок выше колен и подмешивая в глину сухую рубленую траву, месили ее ногами. Глина потрескивала, попискивала, постепенно подчиняясь упорству мнущих ее ног, становилась мягкой и эластичной.

Лаврентий выровнял лопатой площадку рядом с костром, взял в руки ком глины и ударил его о землю.

Вокруг Жамова трудился весь табор. За каких-то полдня люди обжили берег. Они пообломали сучья на деревьях, сожгли на костре мелкий валежник, опавшие сухие листья, повырубили кустарник, притоптали траву. Еще с вечера нетронутая тайга нехотя отступала, постепенно становилась все светлее и просторнее, и даже комара стало заметно меньше; речной ветерок свободно гулял на притоптанной площадке, сгоняя гнус в сторону.

Кое-кто тоже бил печи из глины, а другие копали ямы для тех же печей.

Лаврентий выпрямился, оглядывая стан. На краю площадки, недалеко от берега, он увидел старика, сидящего на толстой валежине. Волосы старика, седые и невесомые, слегка шевелил слабый ветерок. Он что-то говорил, тыча палкой в глину, которую месила невестка. Сын старика тоже бил печь.

– Христораднов разоряется! – улыбнулся Жамов.

Когда они с Иваном ходили переписывать людей в бригаду, ему запомнился этот старик и сразу понравился. Лаврентий согнал с лица улыбку, вспомнив разговор со стариком Христорадновым.

– Мы, милок, – дребезжал голос старика, – хучь и Христорадновы, а христорадничать никогда не христорадничали. А вот робить – робили. Ты, милок, не сумлевайся, записывай Христорадновых в бригаду. – Он показал рукой на домочадцев.

Иван записал в амбарную книгу и рабочих, и иждивенцев.

Дед вдруг поманил Лаврентия высохшей ручкой и тихо сказал:

– Сядь, милок, рядом, я чей-то сказать тебе хочу.

Лаврентий примостился рядом со стариком на валежине.

Старик оперся о палку двумя руками и, положив на них острый подбородок, пристально смотрел в далекое заречье. Словно мучительно пытался прочесть на далеком горизонте только ему одному известное. Бескровное лицо его было неподвижно. Казалось, дед забыл, что пригласил собеседника к разговору.

Лаврентий негромко кашлянул. Старик наконец повернулся и посмотрел на соседа поголубевшими от старости глазами.

– Мне уже тут не жить! Пожил, слава те осподи! – старик снова замолчал, потом встрепенулся, и старческий дребезжащий голос продолжал дальше: – Это и хорошо, милок! Вам, кто останется, будет легше.

Как всегда в таких случаях, неизвестно, что и ответить собеседнику. Лаврентий чувствовал, начни он бодрым голосом разуверять старика, это будет настолько неправдоподобно, что у него просто не повернулся бы язык. И согласиться со стариком – тоже не по-человечески.

Словно чувствуя душевный разлад Лаврентия, старик повернул к нему голову и сказал:

– А ты, милок, молчи! Правда-то завсегда на виду – да сказать ее трудно. Да-а, не кажный про нее скажет. А вот кривда – другое дело. Тут сказать легко. Вот так, милый, ты уж мне поверь.

– Да я ниче, дед, верю! – Лаврентий усмехнулся. – Че тут скажешь против.

Теперь уже старик в упор смотрел на Лаврентия.

– Вот ты – бригадир, стало быть, завсегда с народом будешь. Начальство че – дало указание и укатило. А ты с народом останешься… Ох и много от вас будет зависеть! – задумчиво говорил старик. – Береги, бригадир, народ. Держитесь вместе… Если пойдет разброд, не дай Бог, перецапаетесь – не пережить вам зиму. Только вместях можно беду перебедовать. Слышь, бригадир?

– Слышу, дед!

– Ну, ну! Ребятишек особливо береги, а то ить обживать эти места некому будет. Слышь? – строжился Христораднов. Затем как-то сразу успокоившись, тихо закончил: – Ну и ладно, сполняй свою службу, записывай работников и едоков.

Эти слова жгли Лаврентия. Он и сам понимал, что будет трудно, очень трудно, но, сказанные стариком, они приобрели символический смысл. Это было скорее не предостережение умудренного старого человека, а средство преодоления нависшей над ними опасности.

Лаврентий взял комок глины в руки и крепко ударил его о землю в намеченном месте. Так помаленьку выбил он поддувало, затем топку и задумался, что приспособить вместо плиты. Вспомнил про старое жестяное ведро, и лицо у него просияло:

– Доча, где у нас старое ведро?

– На берегу, тятя! Мы в ем траву таскали!

– Ташши его сюда!

Девчонка быстро сбегала на берег реки.

Лаврентий довольно вертел в руках жестяное ведро с прохудившимся дном, приглядываясь, как его приспособить вместо плиты. Потом взял топор и обухом расплющил ведро на бревне.

– Вот и плита! – Он повертел в руках сплющенное ведро. – Теперь, брат, все сгодится, любая железка в дело пойдет! – проговорил Лаврентий, прилаживая лист железа над топкой свежесбитой печи. Затем, разогнувшись, он посмотрел на дочь и довольно улыбнулся, озорно подмигивая девчонке:

– Нашему Ване все сгодится для бани! Верно, дочка?

– Ага!

– Вот и все! – облегченно проговорил печник. – Часа два обсохнет на солнышке, и можно топить! Слышь, мать?

– Слышу! – ответила Анна.

По всему лагерю кипела работа. Лаврентий присел на валежину, чувствуя, как гудят усталые руки. Некоторые поселенцы уже кончили возиться с печками и взялись за устройство балаганов.

Закончили строить балаган Федот Ивашов с сыновьями. У братьев Зеверовых тоже дело подвигалось к концу, осталось только покрыть остов пихтовой лапкой, которую с избытком натаскали ребятишки. Рядом возилась Щетинина Акулина. Она неловко, чисто по-бабьи, держала в руках топор и пыталась забить кол. Промахнувшись, она обухом топора ударила себя по руке. Вскрикнув, Акулина бросила топор и бессильно опустилась на землю. Она закрыла лицо руками, плечи ее часто и мелко вздрагивали.

Лаврентий поглядел на плачущую женщину и негромко сказал: