Читать книгу "У нас все хорошо - Арно Гайгер"

Среди выброшенного, честно признаться, много целого, добротного и пригодного к употреблению, по крайней мере с точки зрения целесообразности. Поэтому Филиппа не удивляет, когда Штайнвальд во время совместной вечерней трапезы заводит речь о том, действительно ли вещи, попавшие в контейнер, нельзя использовать, или все-таки их лучше подвергнуть еще одной проверке.

— Точное попадание в цель, — отвечает Филипп.

И добавляет, что ему все равно, что будет со всем этим барахлом, после выброса в контейнер прекращаются всякие его претензии на обладание ими.

Тогда Штайнвальд и Атаманов полностью освобождают багажник «мерседеса». Они прихватывают даже бутылки с черепом и костями на этикетках, которые Филипп отставил в сторонку как спецмусор.

Когда Филипп выражает сомнение, что это, пожалуй, уже перебор — продавать спецмусор, Штайнвальд говорит:

— А почему бы и нет? Время все делает ценным.

Для такой точки зрения Филиппу решительно недостает понимания. Он возражает, делает ответный выпад, парирует удар:

— Этот пример точно так же можно перевернуть с ног на голову. Время все делает ветхим, дряхлым, лишним, ненужным, все списывает в утиль.

Штайнвальд пожимает плечами и захлопывает багажник. Потом тащит на чердак кассетный магнитофон, от которого Филипп избавился ловким броском метателя час назад, и теперь у них там будет музыка. Кассет в «мерседесе» Штайнвальда предостаточно. Филиппу остается только сказать, что он этой музыки терпеть не может. Элтона Джона он обзывает, к возмущению Штайнвальда, запредельным идиотом, что оказывается еще не самым страшным ругательством из тех, которые употребляет Филипп, поскольку у Штайнвальда есть еще кассета рок-группы «Scorpions». Филиппу нравится только одна кассета, она принадлежит Атаманову. На ней записаны украинские пляски, и она-то и стала, если Филипп правильно понял, главной из причин, почему Атаманов так нуждается в деньгах для своей предстоящей свадьбы. Атаманов твердо решил пригласить играть на свадьбе самых дорогих музыкантов, каких только можно раздобыть у него на родине, восемь человек, половину оркестра.

Под эту музыку Филипп отплясывает ночью два часа подряд в резиновых сапогах на полу великолепно вычищенного, но все еще вонючего чердака. Окно снова застеклено, стекла такие прозрачные, будто их и вовсе нет, светит полная луна. И мера отмерена тоже полностью. Держа в руке бутылку вишневого ликера с ромом, снимающего кризисы, хотя его бабушка применяла это, предположительно, для тортов и печенья, Филипп кружится, вытянув руки, по кругу и пытается забыть, что Йоханна так все еще и не отдала ему фотоаппарат. После 1 мая она ни разу не показалась ему на глаза. Он пляшет как безумный, растаптывает несколько кубиков крысиного яда, а в паузах между музыкальными номерами вдыхает затхлый запах плесени и гнили, исходящий из каменной кладки, и слышит, как за деревянной обшивкой по чердаку бегают мыши.

Суббота, 29 сентября 1962 года

Дождь между тем прекратился. Еще бегут ручейки по бороздкам, которые вода проделала в гравии у ворот. Но на западе, откуда пришли тучи, уже опять проясняется. Свет робко сочится сквозь рваные облака. Того и гляди, там, наверху, лопнут последние швы.

— Мерзавцы. Ну, погодите, я вам еще покажу…

Он поднимается на крыльцо. От сырого фасада исходит затхлый запах строительного раствора времен Австрийской империи. Он прислоняет зонт, одолженный у кельнера, и отпирает дверь. В тщетной надежде, что кто-то выбежит к нему навстречу и возьмет у него пальто, обходит он комнаты нижнего этажа. Творожная запеканка, вынутая из духовки, еще в форме, остужается на кухне. Других признаков присутствия Альмы он не обнаруживает.

— Альма!.. Альма!

Жена отзывается с верхнего этажа, но неразборчиво: должно быть, что-то вроде «я здесь!». Но он прекрасно разобрал одно: Альма не находит нужным ради него даже открыть дверь своей комнаты.

Он бросает портфель на письменный стол в своем кабинете. По пути назад в прихожую скидывает ботинки. Наступив левым носком в собственный мокрый след, он подумывает, что хорошо бы принять горячую ванну, прежде чем надеть сухие носки. Может, ванна — хорошее начало, может, в ванне ему удастся успокоиться или хотя бы привести себя в нейтральное состояние, в котором ему легче будет принять новую ситуацию. Может, ванна благотворно подействует на него и в ожидании приезда Ингрид с Петером. Они хотят забрать кое-какую мебель для дома, приобретенного месяц назад, заведомо нервный момент, от которого Рихард предпочел бы уклониться: у этой пары свой особый стиль, которому еще надо уметь соответствовать.

Расслабься, неизменно требует от него Альма. И он ей неизменно отвечает: я не могу расслабиться, как остальные, мне чувство ответственности не дает.

Он идет наверх в ванную и открывает кран. Ждет, когда пойдет горячая вода, потом затыкает слив, берет из шкафа флакон с пенным средством и выливает в ванну один колпачок темно-зеленой жидкости. Вода наберется минут через десять. Он выходит, идет по коридору направо и осторожно стучится в спальню Альмы.

В светлой комнате с двумя окнами Альма читает книгу, полулежа-полусидя, головой к изножию кровати, для лучшего освещения.

— Уже вернулся? Это удивительно.

— В порядке исключения.

— Такого за тобой не водилось.

Это верно, представить себе невозможно, чтобы он, за семь недель до выборов в Национальный совет, пусть даже и в субботу, уходил из дома так ненадолго.

— Я собирался еще зайти в министерство и спокойно поработать над меморандумом по Асуанской плотине. Но дождь загнал меня домой.

— Погода спутала все карты.

Альма не сводит с Рихарда глаз. Он чувствует себя неуютно под ее взглядом, возможно сознавая, что настал момент сказать ей, что он больше не нужен партии. Надо бы сказать ей, что скоро будет чаще бывать дома. Надо бы сказать ей, что ситуация напоминает ему о его кузене Лео, который до 1953 года был в плену и после долгого отсутствия лишь с трудом вернул себе права хозяина дома. Надо бы сказать ей, что он напускает себе ванну, чтобы освежить то смутное представление, какое он имеет о частной жизни. Так много надо ей сказать, а главное — прозревает он сквозь внезапный ужас — придется заново привыкать доверяться Альме.

— Кельнерша в кафе «Доммайер» сказала, что плохая погода — от спутников, которые летают в космосе и не пропускают солнце. Может, и Дунай однажды замерзнет.

Альма кивает. Рихард явно разучился говорить что-нибудь так, чтобы рассмешить других. Он подходит к окну, выходящему на зады, в сад. Гардины раздвинуты. Сквозь дождевые потеки он смотрит на фруктовые деревья, облетевшие несколько дней назад. Туман стоит над газоном по пояс. Взгляд Рихарда на мгновение расфокусировался, одновременно его объял ужас оттого, что его окружает пустое пространство, пустоты больше, чем требуют его представления о почтительной дистанции. Как ни мала страна, на которую он тратит столько сил (или уже оттратился), и как ни обозримы дом и сад, принадлежащие ему, только ему одному, однако ж, все еще есть где потеряться.