Читать книгу "Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо - Олег Кашин"

Но когда Акунин начнет встречу с читателями речью о Навальном, обязательно кто-нибудь из публики выкрикнет что-нибудь вроде: «Хватит про Навального, давай про Фандорина» — и остальные поддержат его одобрительным гулом.

Проблема не в том, что «остальная Россия» плохо информирована. Скорее, она просто не готова оспаривать право власти спорить со своими оппонентами с помощью уголовных дел. На одного Акунина, который считает процесс в Кирове политическим, приходится тысяча читателей, которая придет слушать про Фандорина, а не про Навального, потому что про Фандорина расскажет только Акунин — а про Навального и так все известно. Напрасно все ругали Маркина за то, что он проболтался и сказал, что, если бы Навальный не «дразнил власть», проблем бы у него не было. Это не называется «проболтался», это называется «убедительно объяснил». Логику Маркина, согласно которой тех, кто «дразнит власть», можно судить, разделяет слишком большое количество россиян. Едва ли им это нравится, едва ли они хотели бы видеть Навального за решеткой или испытывают к нему неприязнь, но они знают, что власть имеет право его посадить. Знают — и не сомневаются в этом праве.

Боюсь, что это главный вывод, который заранее можно сделать из кировского процесса. Этот суд не нарушает никаких общественных договоров, этот суд не вызовет возмущенного «Так нельзя!» именно потому, что все понимают: так можно. И когда люди в книжном магазине закричат Акунину, что зачем он втирает про Навального, пусть Акунин не обижается — люди правы, а он чего-то не учел.

И не только он, конечно. Уже даже неловко напоминать, что у тех, кто читает блог Акунина, и тех, кто смотрит Малахова, слишком разные «повестки дня». Мы вспоминаем об этом лишь иногда. Вот как сейчас, когда начинается этот суд. На него, кстати, если и стоит надеяться, то только в том смысле, что кому-нибудь удастся нарушить этот двухповесточный порядок.

Надеяться сейчас стоит только на это. Приговор в любом случае будет обвинительным, вы же понимаете?

Без права на нейтралитет

Старый русский город, переименованный в честь большевистского функционера, убитого в результате покушения в 1934 году. Районный суд. Судят двоих; одного мы почти не знаем, узнали о его существовании, только когда начался этот процесс. Второй — знаменитый человек, кому-то он нравится, кому-то нет, кто-то хочет видеть его мэром Москвы, кому-то не нравятся его заигрывания с националистами, кто-то видел его на обложке «Эсквайра», кто-то читает в ЖЖ или в твиттере, и вот сейчас его судят, и он произносит последнее слово, и все его слушают.

Суд производит впечатление политически мотивированного и нечестного; ходят слухи, что приговор уже написан в Москве и местному судье останется только прочитать его с выражением на следующем заседании. Даже те, кто привык критически относиться к знаменитому подсудимому, следят за процессом с разной степени сдержанности возмущением — мол, да, мы его, конечно, не любим, но так-то уж зачем? Державинское «Пристрастный суд разбоя злее» вшито у нас где-то глубоко, а политические суды в сегодняшней России заменили уже и уличные митинги, и парламент, и церковь, и вообще все. И поэтому мы смотрим трансляцию из суда, и последнее слово подсудимого — это и митинговая речь, и предвыборная программа, и политический манифест, и черт знает что еще.

Подсудимый говорит: «Ни один из нас сейчас не имеет права на нейтралитет». Когда такие слова произносятся в политическом суде за полшага до приговора, к ним прислушиваешься по-особому и, скорее всего, соглашаешься, потому что ну да, конечно, нет никакого нейтралитета. На чьей ты стороне, на стороне Навального или на стороне судьи Блинова? — простой вопрос подразумевает простой ответ.

Только этого простого вопроса никто и не задает. Судьи Блинова нет, мы не знали его до этого процесса и никогда не встретим после. Есть, как сказано в том же последнем слове, «отвратительный феодальный строй» (ОФС, как сказал бы Станислав Белковский), и речь все-таки идет о нейтралитете по отношению к нему.

И стоит признать, что в России действительно нет людей, которые могут позволить себе нейтральную позицию по отношению к ОФС, и речь даже не о популярных в журналистской среде спорах о том, этично ли работать на государственные СМИ, если ты не пишешь о политике или вообще, например, делаешь им дизайн. Нет, есть сюжеты менее плоские.

Прошлое лето, наводнение в Крымске, москвичи, желающие помочь жертвам бедствия, собирают для них вещи и продовольствие. Пункт приема помощи устроен на смотровой площадке Воробьевых гор. Организаторы — обычная волонтерская общественность, хорошие добрые люди, мы все их знаем и любим. В какой-то момент к ним присоединяются менее хорошие и менее добрые люди, которых мы тоже знаем, но любим не очень, — московские омоновцы, активисты прокремлевских движений и прочие люди того же ряда; но кто посмеет сказать, что это плохо? Дело доброе, дело общее, дело святое, ради него стоит забыть на время о политических, как это называется, разногласиях.

Политические разногласия — как будто омоновец, который приходил на ту смотровую, в курсе, что у очкарика, помогавшего ему упаковывать тушенку и одеяла для Крымска, есть с ним какие-то политические разногласия; смешно. Те, с кем он грузит на смотровой помощь для Крымска, все равно остаются для него теми, кого двумя месяцами ранее он на Болотной или на бульварах лупил дубинкой по голове и против кого он год спустя в Замоскворецком суде будет давать выдуманные показания по «болотному делу». Омоновец на смотровой — не союзник и не партнер волонтерской общественности, он пришел делать доброе дело, потому что сегодня он может себе позволить (ну, забыли дать приказ или решили, что не стоит; характерно, что, пока на смотровой собирали помощь, постоянно ходили слухи, что вот-вот придет ОМОН и всех разгонит — акция-то не согласована) не бить никого дубинкой по голове. И волонтерская общественность это даже понимает. Просто вот такая коллизия: вы вместе собираете посылки с тем, кто вчера гонял тебя своей дубинкой, и завтра тоже будет гонять, но ведь на кону — еда и тепло для пострадавших в Крымске, значит, можно пренебречь Болотной. Ради доброго дела, важного дела, святого дела ею можно пренебречь.

Увы, мир устроен так, что без сотрудничества с ОФС невозможно собрать и отправить грузовик с гуманитарной помощью, найти потерявшегося в лесу пенсионера-грибника, спасти умирающего от лейкоза ребенка. Спасение жизни — что может быть важнее? И ты пожимаешь ради спасения жизни руку, выпачканную кровью, идешь в кабинет к депутату, про которого ты знаешь, сколько миллионов и у кого он украл, улыбаешься подонку, играешь в «Кто хочет стать миллионером?» с мразью. Независимых денег нет, независимых СМИ нет, независимых общественных организаций нет — любая общественная активность превращается во взаимодействие с отвратительным феодальным строем, а в конечном счете в помощь и поддержку ему, потому что на чем он еще держится, кроме необходимости иметь с ним дело даже для тех, кому это не нравится?

А если возможна лояльность во имя чего-то доброго и важного, то возможна лояльность и просто так. Воспой Собянина, съезди на встречу ветеранов госбезопасности под видом экономического форума в Петербурге, возьми гонорар на сдачу от пиаровских бюджетов Кремля — все делают это, ведь не может общество состоять из одних бойцов. Прошлогодняя страшилка про креативный класс и настоящую Россию выворачивается наизнанку — настоящая Россия, может быть, и оппозиционна, но ее никто и не спрашивает. А люди интеллигентных профессий, от актеров и музыкантов до журналистов и урбанистов, — они как раз предельно лояльны, потому что несотрудничество с ОФС просто лишает их профессии, а к этому у нас никто не готов. Навальный спрашивал нас о нейтралитете — не волнуйся, Навальный, нет никакого нейтралитета. Креативный класс свой выбор сделал — мы с Собяниным и Воробьевым, с Маркиным и Песковым, с Габреляновым и Венедиктовым. А ты сиди, тебе не повезло. Жизнь вообще ужасно несправедлива.