Читать книгу "Город и столп - Гор Видал"

— Ты вроде бы стал немного… конкретнее.

— Кое в чем, но я до сих пор не знаю, как получить то, чего я хочу.

Салливан рассмеялся:

— А кто это знает? Без перемен нет жизни.

— Это не правда, — сказал Джим, думая о своем.

— Что?

— У меня был приятель в Вирджинии, мы с ним вместе росли, — Джим впервые за эти годы заговорил с кем-то про Боба. Он сразу же замолчал.

— Кто такой?

— Это было так давно, — больше Джим ничего не сказал. Но он вдруг почувствовал себя сильным, осознав, что может в один прекрасный день вернуть свое прошлое, просто приехав домой. Он поклялся себе: как только лето кончится, он поедет в Вирджинию, найдет Боба и закончит то, что было начато в тот день у реки. Джим вдруг понял, что Салливан задал ему вопрос и теперь ждет ответа.

— Извини, что ты сказал?

— Я сказал, — Салливан чувствовал себя неловко, — что я тоже один, и если ты не возражаешь, мы могли бы… опять… — Джим был польщен, хотя по большому счету это его не тронуло.

Он ответил согласием. Их связь возобновилась. А поскольку ни для одного, ни для другого она уже не играла прежней роли, их совместная жизнь была гораздо приятнее, чем прежде.

В июне вышел в свет новый роман Пола, и издатели устроили в его честь коктейль. День выдался жаркий, Джим скучал и чувствовал себя не в своей тарелке. Зато Салливан, в безупречном новом габардиновом костюме был почти что счастлив. Душное помещение, где напивался цвет нью-йоркских издателей, наполняли громкие голоса. Джим переходил от одной группы к другой, глаза его слезились от табачного дыма, а в голове был полный сумбур от того, что он слышал.

— …Возрождение Генри Джеймса, долго это не продлится.

— Это все англичане, они несут ответственность. Во время воздушных налетов люди нуждаются в утешении. Вот они и читают Джеймса или Тролоппа. Возвращение в безопасный, уютный мирок, где нет всех этих бомбежек…

— Я полагаю, появятся романы о войне. Настоящие ужасы войны — это романы, которые о ней написаны. Но я не думаю, что в ближайшие десять лет ничего стоящего не появится.

— Я бы ни за что на свете не стал издавать книги о войне. Гарри Браун, конечно, исключение, и еще Джон Херси.

— Карсон Маклерс.

— Дааа.

— И, конечно, Фолкнер. И еще аграрии. Вроде на юге много пишут.

— Может, дело в гражданской войне? Чтобы иметь литературу, нужно пережить трагедию. А потом, южан не очень-то легко загнать в бизнес. В этом-то вся и разница. К тому же они так много говорят…

— …Неужели «Партизан Ревью» и правда самый настоящий троцкистский журнал?..

— …Евреи не умеют писать романы. Нет-нет, я не антисемит. Евреи превосходные критики, но у них нет творческой жилки. Это как-то связано с чтением талмуда. Конечно, Пруст гений, но ведь он на пятьдесят процентов француз и на все сто выскочка…

— …Генри Миллер почти так же скучен, как и Уолт Уитмен, но гораздо менее талантлив…

— …Я обожаю «По ком звонит колокол». Я прочел его дважды. Бесстыдность на бесстыдности, но замечательно, хорошо и правдиво…

— …Скотт Фицджеральд? Нет, мне это имя не знакомо. Он что здесь? Он писатель?..

Высокий, небритый молодой человек спросил Джима, не писатель ли он. И когда Джим ответил нет, молодой человек вздохнул с облегчением.

— Слишком много развелось писателей, — пробормотал он. Он был пьян.

— Что вы думаете о Поле Салливане? — Джиму было интересно узнать. Ответ однако показался ему абсолютно невнятным.

— Олдоса Хаксли я тоже не люблю, — в другом углу комнаты Салливан раздавал автографы. Джим незаметно ушел.

Все лето у Джима не было ни одной свободной минуты. Война продолжалась, но Джим работал, не зная отдыха. Правда, работа была благодарной. Особенно ему нравился мистер Глоб, который ничего не понимал в теннисе.

— Я взялся за это только ради денег, — сказал он однажды. — Раньше у меня был комиссионный магазин, но во время депрессии его пришлось закрыть. Потом я работал клерком, а потом ради денег ввязался в это. Я всегда говорю, деньги можно делать легко, если оказаться в выгодном дельце. Просто иногда еще нужно немного помощи. Вы знаете, почему мы взяли вас в долю? — Джим отрицательно покачал головой, хотя и знал.

— Потому, что вы не только ради денег. Вам нравится этим заниматься. А всегда должен быть кто-то знающий, чтобы помогать тем, кто завел все это ради денег.

Этим летом они зарабатывали деньги и Джим был счастлив.

Осенью в Нью-Йорк вернулась Мария Верлен, и Джим с Салливаном навестили ее в «Гардинге». Джим счел, что она прекрасно выглядит, и сказал ей об этом.

— Я была в Аргентине, — ответила она.

— Это ответ? — засмеялся Салливан.

— Я думал, ты была в Канаде, — сказал Джим.

— Вы оба правы. Сейчас, я закажу выпивку. Я подумала, что мы можем пообедать прямо здесь в номере, — ее движения были легкими и грациозными. — Все очень просто, обыкновенная история. Я в Канаде познакомилась с аргентинцем, он пригласил меня к себе в Буэнос-Айрес, и я поехала.

— По-моему, это не очень благоразумно, — Пол говорил банальности.

— Дорогой мой Пол, он богатый поэт, и ему плевать, что о нем говорят. Он всем говорил, что я знаменитый литератор из Мехико, и меня там просто боготворили. Это было восхитительно.

— А что теперь?

— Теперь я вернулась, как видишь, и мы собираемся провести здесь всю зиму.

— Мы? — переспросил Джим.

— Да. Карлос тоже приехал со мной, но он живет в другом номере. В Нью-Йорке приходится лицемерить, чтобы, не дай бог, не развратить англосаксов.

— Он печатался в Америке? — спросил Пол. Мария отрицательно покачала головой.

— Не думаю, что он вообще что-нибудь написал.

— Но ты же сказала, что он поэт.

— Но это совсем не значит, что он должен писать стихи, правда? Откровенно говоря, он вообще ничего не делает, это и есть его поэзия.

— Ничего не делать?

— Но с фантазией, конечно.

— Ты нас познакомишь? — спросил Пол.

Ответила Мария довольно уклончиво.

— Конечно, но не сегодня, может, чуть позднее. Расскажи мне о своей новой книге.

Джим слушал их разговор, и спрашивал себя, почему он не радуется за Марию, которая вроде бы нашла то, что искала? Напротив, у него такое ощущение, будто ее предали. Нет, он не радовался за нее. Его охватывала злость и на нее, и на себя за то, что он не может дать ей ничего, кроме дружбы и сочувствия, которое она легко могла получить и от других людей. Не менее чутких, чем он. И все же ему было больно. Он чувствовал себя брошенным любовником.