Читать книгу "Капеллан дьявола. Размышления о надежде, лжи, науке и любви - Ричард Докинз"

В замечании, брошенном на ходу в конце его собственного гадания о грядущем тысячелетии, Сидней Бреннер высказал следующее поразительное предположение[138]. Когда геном шимпанзе будет полностью известен, у нас должна появиться возможность посредством сложного и биологически осмысленного сравнения с человеческим геномом (который отличается лишь крошечным процентом ДНК-букв) восстановить геном нашего общего предка. Это так называемое “недостающее звено” жило в Африке от пяти до восьми миллионов лет назад. Если признать возможность такого скачка вперед, возникает искушение применить эту логику ко всему на свете, а я не из тех, кто готов побороть такое искушение. Когда будет завершен проект “Геном недостающего звена”, следующим шагом может стать подробное сравнение этого генома с человеческим, нуклеотид за нуклеотидом. Выделив разницу между ними (руководствуясь такими же соображениями об эмбриологическом смысле, как и раньше), мы должны получить в некотором приближении обобщенный геном австралопитеков — рода, культовым представителем которого стала Люси. К тому времени, как будет завершен проект “Геном Люси”, эмбриология должна уже будет дойти до этапа, когда она позволит ввести этот восстановленный геном в человеческую яйцеклетку и имплантировать ее в организм женщины, чтобы в наше время на свет появилась новая Люси. Это несомненно послужит поводом для тревог этического характера.

Хотя меня и заботит счастье этого восстановленного индивида-австралопитека (это, по крайней мере, осмысленная этическая проблема, в отличие от глупых тревог по поводу “игры в Бога”), мне видится также позитивная этическая польза, равно как и научная, которую может принести этот эксперимент. В настоящее время нам сходит с рук наш вопиющий видовой шовинизм, потому что все промежуточные эволюционные звенья между нами и шимпанзе вымерли. В очерке, написанном для проекта “Гоминиды”, я указал на то, что случайности обстоятельства их вымирания должно быть достаточно, чтобы разрушить абсолютистскую оценку человеческой жизни превыше любой другой[139]. Например, лозунг “в защиту жизни” (pro life) в полемике об абортах или об исследованиях стволовых клеток всегда означает “в защиту человеческой жизни”, без каких-либо осмысленно изложенных оснований. Существование среди нас живой, дышащей Люси изменило бы, причем навсегда, наше самодовольное, антропоцентрическое представление о морали и политике. Следует ли считать Люси человеком? Нелепость этого вопроса должна быть очевидна, как и нелепость тех южноафриканских судов, которые пытались решить, следует ли того или иного индивидуума “считать белым”. Восстановление Люси было бы этически оправдано тем, что оно наглядно продемонстрировало бы эту нелепость.

Пока специалисты по этике, моралисты и богословы (боюсь, что в 2050 году еще останутся богословы) будут из кожи вон лезть по поводу проекта “Люси”, биологи смогут, сравнительно безнаказанно, навострить зубы на нечто еще более амбициозное — проект “Динозавр”. И сделают они это, быть может, в том числе за счет того, что помогут птицам навострить зубы, чего они не делали уже шестьдесят миллионов лет.

Современные птицы произошли от динозавров (или, по крайней мере, от предков, которых сегодня мы бы охотно назвали динозаврами, если бы только они вымерли, как подобает динозаврам). Сложный анализ геномов современных птиц и геномов других выживших архозавров, таких как крокодилы, на основе достижений эво-дево (науки об эволюции и развитии, evolution and developement) может позволить нам к 2050 году восстановить геном обобщенного динозавра. Обнадеживает, что экспериментальные методы уже позволяют получать цыплят, у которых на клюве вырастают зачатки зубов (и змей, у которых вырастают зачатки ног), указывая на то, что их древние генетические навыки не утрачены. Если увенчается успехом проект “Геном динозавра”, мы смогли бы, быть может, имплантировать этот геном в страусиное яйцо, чтобы из него вылупился живой, дышащий ужасный ящер. Хоть я и помню “Парк юрского периода”, тревожит меня только то, что я едва ли проживу достаточно долго, чтобы это увидеть. Или чтобы протянуть свою короткую руку навстречу длиной руке новой Люси и пожать ее со слезами на глазах.

Часть III Зараженный разум

В научном плане меня давно привлекала (в человеческом — отталкивала) идея, что самореплицирующаяся информация перескакивает, как инфекция, с разума одного человека на разум другого как компьютерные вирусы. Независимо от того, используем ли мы для этих “вирусов разума” термин “мем”, мы должны отнестись к этой теории серьезно. Если ее отвергать, то для этого должны быть веские основания. Одним из тех людей, кто принял ее в высшей степени серьезно, была Сьюзан Блэкмор, написавшая замечательную книгу “Меметическая машина”. Первый очерк в этом разделе, “Китайская джонка и ‘китайский шепот'” — это сокращенная версия моего предисловия к ее книге. Я воспользовался этой возможностью, чтобы вновь подумать о мемах, и в заключение отверг предположение, что я охладел к мемам, с тех пор как в 1976 году ввел это понятие. Как и с другими предисловиями к книгам, те фрагменты, которые касались непосредственно самой книги, были вычеркнуты, не потому, что я больше не придерживаюсь изложенных в них мыслей (по-прежнему придерживаюсь), а потому, что они слишком специальны для такого сборника, как этот.

С 1976 года я считал, что религии дают нам наилучший пример мемов и меметических комплексов (мемплексов). В очерке “Вирусы разума” я развил эту тему религий как паразитов разума, а также аналогию с компьютерными вирусами. Впервые он вышел в сборнике работ, которые стали ответом на идеи Дэниела Деннета — философа науки, который нравится ученым, потому что его хватает на то, чтобы читать научную литературу. Мой выбор темы был данью признательности Деннету за плодотворную разработку концепции мема в книгах “Объяснение сознания” и “Опасная идея Дарвина”[140].

Описание религий как вирусов разума иногда интерпретируют как презрительное или даже враждебное. И то, и другое верно. Меня часто спрашивают, почему я так враждебен к “организованной религии”. Первым делом я отвечаю, что я и к неорганизованной религии отношусь не то чтобы дружелюбно. Любовь к истине заставляет меня подозрительно относиться к твердой вере в то, что не подтверждается фактами: в эльфов и фей, единорогов и оборотней, любых других из бесконечного множества вообразимых и принципиально неопровержимых поверий, которые Бертран Рассел сравнил с гипотетическим фарфоровым чайником, вращающимся вокруг Солнца (см. очерк “Великое сближение”). Причина, по которой организованная религия заслуживает открыто враждебного отношения, состоит в том, что, в отличие от веры в чайник Рассела, религия могущественна, влиятельна, освобождена от налогов и методично передается детям, которые слишком малы, чтобы защищаться самостоятельно[141]. Детей не заставляют проводить годы формирования личности за заучиванием бредовых книг о чайниках. Субсидируемые государством школы не отказывают в приеме детям, чьи родители предпочитают не ту форму чайника. Верующие в чайник не казнят побиванием камнями неверующих в чайник, отступников от чайника, еретиков и хулителей чайника. Матери не предостерегают сыновей от женитьбы на тех шиксах, чьи родители веруют в три чайника вместо одного. Те, кто наливает чай в молоко, не простреливают коленные чашечки[142]тем, кто наливает молоко в чай.