Читать книгу "Все или ничего - Джудит Крэнц"

Пройдет еще немного времени, и какой-нибудь предприниматель предложит выгодную сделку и ее бывшему мужу, желая получить часть его земельных владений – двадцать миль вдоль побережья, крайне необходимых для нового строительства и практически бесполезных в хозяйстве Килкулленов: на них только фасоль и выращивать. Если она верно понимает Майка, он никогда не продаст земли в полное пользование, а соблюдет свой интерес, сохранив за собой, почти наверняка, право контрольного пакета, какой бы части ранчо ни коснулись эти перемены. Возможно, даже сам займется развитием этих земель.

Предыдущие поколения Килкулленов, чтобы обеспечить себе приличный, устойчивый доход как на взлете, так и в моменты упадка скотоводчества, сдавали в аренду нескольким фермерам огромные земельные пространства в низине. Большую часть их владений занимали цветочные луга, цитрусовые и ореховые рощи. Если Майк Килкуллен построил на своей земле дома для тех, кому сдавал ее в аренду, то почему бы ему со временем не возвести дома для чужаков? Тут можно сколотить огромное состояние, особенно теперь, с открытием шоссе из Лос-Анджелеса.

Мало ей одной глупости – упущенной возможности выйти замуж за деньги и положение в обществе – в приступе самобичевания, перенести которое подчас труднее, чем любой посторонний упрек, укоряла себя Лидди, – она еще умудрилась и развестись в тот самый момент, когда ранчо могло бы стать состоянием. Будь она понастойчивее, она заставила бы Майка продать часть земли, горько терзалась Лидди, до глубины души уязвленная упущенными возможностями.

Ей не хватило ума, ей не хватило везенья – ей, по своему происхождению и красоте достойной и того, и другого. Хотя бы теперь стоит быть осмотрительнее, пока еще не слишком поздно. И Лидди поклялась себе, что, когда Майк Килкуллен нападет на золотую жилу, ее дочери будут рядом.

Когда Джез была совсем крошкой, сестры не обращали на нее внимания, поглощенные своими подростковыми заботами, и прежде всего верховой ездой. Она с надеждой ждала их приезда и не отставала от них, старательно ковыляя следом, так быстро, как только могла. И все же им удавалось держаться на отдалении, пока малышке не пошел четвертый год и Рози не объявила со всей решительностью, что Джез уже достаточно большая, чтобы время от времени оставаться под их присмотром. Вот тогда они и принялись изводить ее, поскольку жесткое, безжалостное влияние матери внушило им, что Джез не должна была появляться на свет. Она была дочерью порочной и властной женщины, укравшей у них отца, женщины, из-за которой им следовало обхаживать отца, стараясь угодить, как королю, ибо в противном случае он не станет заботиться о них, полностью поглощенный своей новой женой и ребенком.

Злые и ревнивые, Фернанда и Валери вечно что-то выдумывали: то, прикинувшись, что хотят по-новому причесать Джез, заплетали ей волосы в бесчисленное количество крошечных косичек с круглыми резинками на концах, выдирая при этом сотни волосков; то выкрадывали у нее любимых кукол и возвращали слегка, но неприятным образом подпорченными; они выкручивали лампочку из ночника, которым обычно пользовалась Джез в своей комнате, а утром ввинчивали ее обратно, так чтобы Рози не заметила, или же затевали игру в прятки и исчезали на целый час.

Если рядом был отец, сестры оставляли Джез в покое и, хотя обращались с Рози как им вздумается, новой жены отца все же побаивались, не решаясь на эти проделки, когда Сильвия бывала на ранчо. Джез так мечтала заслужить любовь старших девочек, что делала вид, будто эти жестокие игры и вправду всего лишь игры. Она ни разу не пожаловалась родителям, ни слова не сказала няне, поскольку доносить на других – это подло. Она усвоила этот закон чести очень рано, впитав его с воздухом ранчо, и верила, что если будет молчать, то Фернанда и Валери, казавшиеся ей божествами, поймут, какая она, и пустят в свой тайный и желанный мир, полный вечных секретов.

Когда сестры стали старше и поняли, что Джез не даст им вывести ее из себя, они предприняли иную тактику. Едва оставшись с ней наедине, они словно переставали ее замечать. Они могли передавать друг другу масло или салат над ее головой, и девочке приходилось откидываться назад, чтобы ее не задели, или беседовали между собой так, словно ее рядом не было.

– Ты слышала, какие ужасные отметки получила сиротка Энни? – спрашивала Фернанда.

– Понятно, она же все время проводит со своей собакой, этой отвратительной Сэнди, – отзывалась Валери. – Сиротка никогда ничего не добьется в жизни. Я слышала, как вчера об этом говорила Сьюзи.

– Неправда! – взрывалась Джез, и слова слетали с ее губ неуслышанными.

– Говорят, у сиротки есть мать, только вот живет она бог знает где, занята какими-то важными делами. С трудом верится, правда?

– Будь у нее и вправду мать, она не была бы сироткой, разве не так? – следовал обычный ответ.

– Она далеко, в Англии! У меня есть от нее письмо! – пронзительно кричала девочка.

– Ты слышала вой собаки? – Фернанда устремляла взгляд на Валери. – Должно быть, опять эта жуткая Сэнди.

– Даже если у сиротки и есть мать, ее трудно назвать добродетельной.

– Более того, она плохая мать, если так часто уезжает. Правда, я вообще в нее не верю.

Проходя мимо Джез в саду, старшие сестры шипели сквозь зубы в ее сторону: «Сиротка», даже не глядя на девочку. «Сиротка», – беззвучно, одними губами выводили они за обеденным столом, когда не видел отец. Если же он был рядом, сестры называли Джез Энни, объясняя, что таково ее ласкательное прозвище.

Джез, в безмолвном страдании, старалась ничего не замечать. Неужели они совсем не любят ее, ну хоть немножко? Что в ней не так, почему они так злы с нею? Она терзала себя бесконечными вопросами, но продолжала молчать. Ее душил стыд – стыд отверженного. Она боялась только ухудшить дело. Если она не станет повторять их слов, они как бы исчезнут. Если не даст никому понять, что обижена, – обиды не будет.

Джез ничего не знала о разводе. Приученная родителями говорить то, что думает, первые уроки двуличия и жестокости она получила от Фернанды и Валери, – уроки, явно расписанные для них Лидией.

К ее восьми годам старшие сестры наконец-то притомились. Девчонка слишком тупа, чтобы так стараться, к тому же их собственная жизнь куда важней. В последующие годы, уже будучи замужем, они редко приезжали на ранчо, несмотря на требования матери.

Джез шел уже восьмой год, и Сильвия решила, что пора слегка отдохнуть от кинематографа. Она находилась в самом расцвете творческих сил, на гребне популярности и этим решением чуть с ума не свела своего агента: упустить такие возможности! Она запретила даже присылать ей сценарии, неважно, кто был автором.

Сильвии необходима передышка, а если агент этого не понимает – что ж, ему же хуже.

Совершенно неожиданно для себя Джез вступила в преддверие рая. Рози, слегка погрустив, уволилась, чтобы ухаживать за другой девочкой: по летам Джез ей уже не требовалась няня, да к тому же теперь рядом была мать.