Читать книгу "Коронация, или Последний из романов - Борис Акунин"

Когда мадемуазель уезжала, я сидел на скамейкев компании мистера Фрейби. Незадолго перед тем, снедаемый тревогой, вышелпройтись вокруг дворца и увидел на лужайке английского батлера. На сей раз онбыл без книжки. Просто сидел и блаженно жмурился на солнце. Вид у мистераФрейби был такой мирный и безмятежный, что я остановился, охваченный внезапнойзавистью. Вот единственный человек во всем этом обезумевшем доме, от кого веетнормальностью и здравомыслием, подумал я. И мне вдруг неудержимо захотелось стаким же, как у него, аппетитом просто понаслаждаться погожим днем, посидеть нанагретой солнцем скамейке, подставить лицо легкому майскому ветерку и ни о чем,ни о чем не думать.

Должно быть, британец каким-то таинственнымобразом угадал мое желание. Он открыл глаза, учтиво приподнял котелок и сделалприглашающий жест: мол, не угодно ли присоединиться. И ничего особенного,подумал я. Хоть нервы немного успокоятся.

Поблагодарил («тэнк ю»), сел. На скамейкеоказалось и в самом деле чудо как хорошо. Мистер Фрейби покивал мне, я ему, иэтот ритуал превосходно заменил светскую беседу, на которую в моем измученномсостоянии у меня вряд ли хватило бы сил.

После того, как коляска увезла мадемуазельДеклик на Волхонку, к Храму Христа Спасителя, я было снова взволновался изаерзал на скамейке, но батлер вынул из поместительного кармана плоскую кожануюфлягу, отвинтил серебряную крышечку, налил в нее какой-то янтарной жидкости ипротянул мне. Сам же приготовился отпить прямо из горлышка.

– Whisky, – пояснил он, заметив моюнерешительность.

Я много слышал об этом англо-саксонскомнапитке, однако пробовать его мне не доводилось. Надо сказать, что я вообще неупотребляю крепких спиртных напитков, да и некрепкие – рюмку мальвазеи –выпиваю всего два раза в год, на Пасху и на день ангела Георгия Александровича.

Однако Фрейби с таким удовольствием отхлебнулсвоего питья, что я решился – запрокинул голову и выпил до дна, как этопроделывает с ромом лейтенант Эндлунг.

Горло словно ободрало напильником, из глазбрызнули слезы, а дышать сделалось совершенно невозможно. Я в ужасе оглянулсяна коварного англичанина, а он одобрительно подмигнул мне, будто радуясь своейжестокой проделке. Зачем только люди пьют такую гадость?

Но изнутри сделалось горячо и сладко, тревогаушла, вместо нее подступила тихая грусть – не за себя, за людей, которыеустраивают из своей жизни нелепицу и беспорядок, сами же потом от этого мучаясьи страдая.

Мы славно помолчали. Вот кто мог бы помочь мнесоветом относительно Ксении Георгиевны, неожиданно подумал я. Сразу видно, чточеловек рассудительный, не теряющийся ни в какой ситуации. У самого господинтакой, что не позавидуешь, а с каким достоинством держится. Однако заговорить сангличанином о столь щекотливом предмете было совершенно невозможно. Я тяжеловздохнул.

Тогда Фрейби слегка повернул ко мне голову,приоткрыл один глаз и сказал:

– Live your own life.

Вынул словарь, перевел:

– Жить… свой… собственный… жизнь.

После чего удовлетворенно откинулся, как еслибы считал тему исчерпанной, и снова смежил веки.

Странные слова были произнесены тоном, какимдают добрые советы. Я стал размышлять, что это может означать: жить свойсобственный жизнь. «Живи своей собственной жизнью»? В каком смысле?

Но тут мой взгляд упал на клумбу с цветочнымичасами, я увидел, что уже три часа и вздрогнул.

Храни Всевышний мадемуазель Деклик.

* * *

Миновал час, два, три. Гувернантка все невозвращалась. Карнович неотлучно находился у телефонного аппарата, однакозвонки всё были не те.

Трижды телефонировали из Александрийскогодворца от государя. Дважды от Кирилла Александровича.

А в седьмом часу прибыл Симеон Александрович садъютантом. В дом войти не пожелал, велел подать холодного крюшона в беседку.Сопровождавший генерал-губернатора корнет Глинский хотел было присоединиться кего высочеству, но великий князь довольно резко сказал ему, что желает побыть водиночестве, и молодой человек с видом побитой собачонки остался ждать заперилами.

– Что ваши англичане? – спросилСимеон Александрович, когда я подавал крюшон. – Вероятно, чувствуют себясовсем заброшенными из-за… – он сделал неопределенный жест рукой. –Из-за всего этого? Что мистер Карр?

Я ответил на этот вопрос не сразу. Давеча,проходя по коридору, я снова слышал звуки довольно шумной ссоры между лордомБэнвиллом и его другом.

– Полагаю, ваше высочество, что милорд имистер Карр расстроены происходящим.

– М-да, это негостеприимно. –Великий князь смахнул с холеного уса вишневую капельку, побарабанил пальцами постолу. – Вот что, братец, пригласи-ка мистера Карра сюда. Хочу с ним кое-чтообсудить.

Я поклонился и отправился исполнятьраспоряжение. Мне бросилось в глаза трагическое выражение лица князя Глинского– изломанные брови, побелевшие губы, отчаянный взгляд. Ах сударь, мне бы вашистрадания, подумал я.

Мистер Карр сидел у себя в комнате передзеркалом. На его удивительных желтых волосах была ажурная сетка, алый халат сдраконами широко распахнулся на белой безволосой груди. Когда я по-французскипередал приглашение его высочества, англичанин порозовел и велел передать, чтонемедленно будет.

«Tout de suite»[21] напроверку растянулось на добрых четверть часа, однако Симеон Александрович,известный своей нетерпеливостью и раздражительностью, безропотно ждал.

Когда мистер Карр вышел к беседке, он выгляделистинной картинкой: солнечные лучи посверкивали искорками на безупречнойкуафюре, воротничок голубой сорочки идеально подпирал подрумяненные щеки, абелоснежный смокинг с зеленой незабудкой в бутоньерке просто слепил глаза.

Не знаю, о чем беседовали между собойпо-английски его высочество и красивый джентльмен, но я был эпатирован, когда вответ на какое-то замечание Симеона Александровича мистер Карр мелодичнорассмеялся и слегка ударил великого князя двумя пальцами по запястью.

Раздался судорожный всхлип. Я обернулся, иувидел, как князь Глинский стремглав бежит прочь, по-девчоночьи выбрасываядлинные ноги в уланских рейтузах.

Боже, Боже.