Читать книгу "Тайная вечеря - Павел Хюлле"

— Давай, оскогбляй, — Инженер не терял присутствия духа, — мне на твои выпады насгать. Но заметь, — обратился он к Бердо, — все это говогит человек, котогый двадцать пять лет пгисобачивал к подгамникам ковгики!

— Впервые слышу, — удивился Бердо.

— Ты что, никогда не видел его пгоизведений?

— Ну… разок, может, видел.

— Знаешь, как его называли на блошиных гынках? Стагьевщик! Потому что он скупал стагые половики и ковгы! Потом гезал их на узкие полоски и наклеивал на холст: гогизонтально или вегтикально. Вдоль или попегек. Только, упаси бог, не наискосок. Тут штгишок, там точка! Малевич из Мухосганска! Сколько я у тебя, дубина, — обратился он к Семашко, — пгиобгел этого говна для музея? Лежат тепегь в подвале и ждут, пока их не зальет водой, — жаль пегеводить бумагу на пготокол об уничтожении. Да их давно моль сожгала. Задагом! А он, кугва, за каждый шедевг получал по паге тысяч. — И захихикал.

— Если б не я, — Семашко усмехнулся, не подымая глаз от пустой чашки, — ты бы в лучшем случае служил сторожем в археологическом музее, а не стал бы важной персоной — директором Музея новейшего искусства. Еще б назвали его «Новейший музей»! — Он посмотрел на Бердо, словно ожидая от него поддержки. — Может ли быть название глупее?

— Вгешь, кугва. Да чем ты мне помог в жизни? Подкинул пачку гондонов пги коммуняках! У тебя тогда даже в «Певексе» не было связей, а уж позже… тут и говогить нечего! Ты, Семашко, обыкновенный тогчок, лох, а не художник! Все, что ты делаешь, пговинция. Дегевня! Давай, катись отсюда! — Инженер указал Семашко рукой на дверь, а может быть, на соседний столик.

— Однажды вечером, — теперь Семашко обращался исключительно к Бердо, — он пришел ко мне трясущийся, опухший после трехдневной пьянки. «Стагик, дай чего-нибудь выпить, я загибаюсь!» — «Что стряслось?» — спрашиваю. «Да конкугс этот сганый. Ума не пгиложу, что делать!» Оказалось, организаторы конкурса ввели некое новшество. Потребовали, чтобы будущий директор музея сам был художником и кроме общей программы представил собственный проект новой экспозиции, такой, чтоб сразить столицу и всю Европу. Представляешь? Авторскую программу инсталляций. А ведь все уже было! «Тюгемное исподнее, кугва, было, моча в пгозгачных ночных гогшках, куклы с кактусом в пизде или в жопе, воздушный шаг, погхающий под звуки песенки „Пусть всегда будет солнце…“ — были, и молодую кагтошку уже скоблили, и скгытой камегой, как баб выскабливают, снимали, и эмбгионов в фогмалине показывали, и некгофила со стагухами в пгозектогской на кинопленку запечатлевали… генегал, занимающийся гукоблудием, тоже был, и даже пгиходский священник, котогый не Богоматеги молится, а погтгету Эвиты Пегон!» Словом, какое говно ни придумай, конфетки не получится! Ну я ему и подкинул идею прожекта, — продолжал Семашко, — простого, очень дорогого, экологически чистого, столичного, международного, который — что самое главное — можно развивать, продолжать, как бразильский сериал. Говорю: «City Air[84]— вот твое будущее». Он не понял — представляешь? Не скумекал. Мозгов не хватило. Пришлось все ему продиктовать. Сперва пару страниц преамбулы: искусство должно быть открыто городу, а город — стать составной частью искусства. Олицетворяет идею гигантский зал с раздвижными стеклянными стенами. Когда их раздвигаешь, город фактически врывается внутрь: шум, грохот, выхлопные газы. Задвигаешь — и то, что было внутри, оказывается снаружи. Ничего больше бы не понадобилось, если б не чертовы мещане и ретрограды, — это я ему все диктую, — которые, конечно же, потребуют, чтобы за деньги налогоплательщиков в зал хоть бы что-нибудь поставили.

А он знай себе ноет: «Да что туда, кугва, поставить?» Вот тут-то я и подарил ему этот, самый грандиозный в истории нашего города — какое там! страны — прожект. City Air. Огромные — три метра на десять — герметичные стеклянные кубы. Например, первый куб: Варшава, Иерусалимские аллеи, десять часов утра, десятое июня такого-то года. Воздух закачан и куб запаян в присутствии свидетелей: на скромной табличке их фамилии. Разумеется, все — случайные прохожие. Второй куб, скажем: Краков, рыночная площадь возле памятника Мицкевичу, одиннадцатое ноября, три часа пополудни. И так далее, и так далее. Понимаешь, какие откроются возможности? Какие контакты, обмены? Как засуетятся бургомистры, мэры, главы городской администрации — они тоже хотят принять участие, тоже желают внести свою лепту в уникальную коллекцию City Air.

Он выиграл конкурс. И что мы теперь видим в новом огромном, как летное поле, зале? Длинные ряды кубов, около двухсот одинаковых шестигранников. Токио, Лодзь, Торонто, Брюссель и так далее! Через три-четыре года здание музея придется расширить. Как говорил Сократ? «Эллада велика, Кебет, и в ней есть много добрых людей, много и варварских племен».

— Знаю, знаю. Мне поначалу это даже понравилось, — усмехнулся Бердо. — Но как отличить воздух из Токио от московского? И потом…

— Что — потом? — рявкнул Инженер.

— Скучища, — спокойно ответил Бердо. — Тоска зеленая. Идея забавная, но быстро становится ясно, что какая-то… инфантильная.

— А я разве говорил, что она зрелая? — пожал плечами Семашко. — Я утверждаю, primo, что тогда шанс пройти — да и до сих пор оно так — был только у прожектов подобного рода, secundo, что наш премудрый господин директор и такого придумать не смог!

— Ах ты козел поганый! — крикнул Инженер. — В суде будешь отвечать за эту брехню!

И замахнулся правой рукой, однако до пощечины дело не дошло: столик накренился, посуда посыпалась на пол, зазвенело бьющееся стекло, а сам Инженер чуть не слетел со стула.

— Господа! Госпо-о-ода! Это все минет бесследно, — Бердо на всякий случай разделил Семашко и Инженера, — хотя не так уж и быстро, — добавил он, подождав, пока бармен уберет осколки. — Что характерно для нашего времени? Regressus ad infinitum[85]— по крайней мере в искусстве. Все виды человеческой культуры в конце концов канут в пустоту, сотворенную нашим безумием! Мы свидетели всего лишь начального этапа. А вы уже пытаетесь спорить о результатах.

Инженер, упершись обеими руками в столешницу, встал, и Бердо, полагая, что продолжение последует, тоже встал; так оба встретили входящих в кафе «Маска» Яна Выбранского и доктора Леваду. Пока все здоровались, Инженер поспешил отвести Выбранского в сторону и принялся горячо что-то ему втолковывать, а потом буквально силой потащил к дальнему столику; владелец фирмы Festus & Felix подчинился, но явно без большой охоты.

— О чем беседуете? — спросил Левада. — Я, например, могу говорить исключительно о проклятых пробках! Кто будет Иудой? Может, кинем жребий?

— Вот первые за последние полчаса разумные слова. Они только и делали, что спорили об искусстве, но глупо, без вдохновения, — Бердо вздохнул. — Не так, как Ижиковский с Боем[86]!