Читать книгу "Ultraфиолет - Валерий Зеленогорский"

Многоступенчатый обмен квартир, в котором участвовал Леонард, чуть не сорвался из-за одной бабушки, умершей за неделю до комиссии, дававшей разрешение на обмен и прописку. Леонард неделю не хоронил бабушку и спал с ней в одной комнате, обложив льдом. Было неуютно, но чего не сделаешь ради квадратных метров в столице!

Получив документы, он свез бабушку на погост и поблагодарил за неудобства на этом свете.

Нужно было что-то делать, и Леонард пошел в газету и прикинулся фотографом светской хроники – что это такое, в те годы никто не знал, а Леонард знал, вычитал в одной книге неизвестного автора, про такого персонажа в XIX веке.

Редактор, смышленый мужчина из первой частной российской газеты, принял его с испытательным сроком без зарплаты и сказал: «Будешь папарацци». Он тоже вычитал это, но смутно представлял, что это такое.

Леонард пошел в Дом кино и снял в туалете ресторана, как группа народных артистов хором мочилась после банкета премьерного показа фильма «Маленькая Вера». Фильм их потряс, они никак не могли понять, как можно в кино показывать половой акт в такой смелой позиции. Многие из них в своей творческой биографии этого не испытали и живо обсуждали технологические аспекты позы наездницы.

Леонард снял группу артистов со спины и принес в редакцию с подписью «В поисках истины».

Редактор посмотрел снимки, узнал со спины известного режиссера по строению черепа и одного народного по шишке на лысой голове и разместил фото в разделе «Кто эти люди?».

Кроссворд имел оглушительный успех, люди писали письма, выдвигали фантастические версии, список фигурантов включал многие имена, даже тех, кого уже не было на свете. Особенно поразили версии о звездах Голливуда: представить себе, что звезды будут писать в туалете Дома кино, было невероятно. Последним из звезд там мочился Ф. Феллини, он был потрясен и оставил запись в своем дневнике, что после Колизея и Джульетты Мазины его третье потрясение – туалет кинематографического дома.

Что так удивило маэстро, ушло с ним в могилу, великая тайна мастера ждет своего исследователя, и мы ее, надеюсь, узнаем. Все это Леонард слушал из уст редактора, дающего ему задание снять вечеринку по случаю открытия нового ресторана экзотической кухни.

До времени перемен роль экзотической кухни исполняли грузины и узбеки. Шашлык, плов и манты знали все, пхали и мамалыгу – только командировочные, остальные слышали, что в Китае лузгают сушеных кузнечиков и едят змей. Бедные люди, прости Господи!

Ресторан позиционировался как вьетнамский, какова их кухня, знали только в общежитии ЗИЛа и университета Патриса Лумумбы. Они надолго запомнили запах жареной селедки и другие запахи, несовместимые с жизнью.

В малом зале кинотеатра в Теплом Стане поставили столы, повесили фонарики и коврики из соломки и пригласили всю Москву окунуться в мир азиатской кухни и чужой культуры.

Хитом ресторана были живая игуана в клетке и много риса с разными кузнечиками и комариками.

На горячее подавали жареного удава, предварительно разделанного на глазах публики ветераном Вьетнамской войны, с опытом по снятию скальпов американским летчикам.

Гости все были знаменитые: большой режиссер, большой художник. Тогда все ходили на презентации, все было в новинку, халява влекла всех.

Пили местную водку со змейкой внутри бутылки – запах ее был хуже лосьона, но демонстрировать свою серость было некрасиво, все хвалили и морщились.

Леонард превзошел самого себя: он снял режиссера с куском удава во рту, а художника с жирными руками, вытирающего их о кружевные занавески. Две пьяные актрисы, блюющие в коридоре ракообразными дарами Желтого моря, завершили репортаж с праздника дружбы народов.

Редактор похвалил, взял в штат и дал свободу в выборе тем и сюжетов.

Со временем он забурел, ходил только на презентации, где собирались значительные люди. С ним уже здоровались, он позволял подойти к большому дяде и сообщить как бы между делом: «Видел вас в „Форбсе“, в первой сотке, поздравляю!» Человек смущался и говорил: «Да ладно!» А Леонарду было приятно, что человек его принимает за своего, хоть и не социально близкого.

Ежедневно он находился в лучах чужой славы и сам своими объективами зажигал в светском небе сверхновые звезды. Девочки и мальчики замирали под его объективами, ему казалось, что он творит новую реальность.

Иногда он угадывал: снимал людей, ничем себя пока не проявивших, а потом – раз! – на первых полосах. А у Леонарда есть карточка – получите.

Часто приходилось конфликтовать со всякими охранами, он хотел быть в вип-залах и на ужинах для больших людей. Он пер как танк на ворота, и ворота падали. Кое-кого он подкупал, кому-то делал карточки бесплатно, к нему привыкли, как к части пейзажа, где он сидел неухоженным сорняком на ландшафтной лужайке.

Личная жизнь тоже налаживалась: сначала он спал с теми, кто давал, а потом выбирал. Его многие желали в качестве локомотива для проникновения в мир звезд, но он ждал.

На презентации кровавых алмазов, где проход был жестким, он заметил, как юную девушку с мыльницей охрана оттаскивает от входа. Она была безутешна и мила – несчастная провинциалка, приехавшая штурмовать московский Олимп. У нее не было аккредитации, но Леонард сказал охране, что это его ассистентка, и глаза ее зажглись счастьем.

Они познакомились, он помог со съемкой, поставил на правильное место на фуршете и принес из вип-зала устрицы. Она обалдела, целый день не ела, прямо с поезда приехала и ждала, а тут изобилие и мужчина, который все может.

Позже он поехал в лабораторию, где должен был напечатать снимки, девушка не отставала, ей все казалось интересным и еще негде было ночевать. Он пожалел ее, закрыл ее в лаборатории и уехал домой.

Ночью он не спал, юное дарование встряхнуло его. Он знал: как всегда, через полгода она оборзеет, кто-то использует ее, кого-то она, а потом вольется в лихую толпу папарацци, которые топчут столичные лужайки, как волчата в поисках мяса.

Он лежал в легком отупении, вспомнил себя, весь свой путь, тернистый и грубый. Синяки и шишки давно зажили, заросли диким мясом, он сам грыз и полз, знал, что каждый за себя, нельзя расслабляться, твое место не вечно, каждый день надо укреплять свой фундамент – рядом другие с отбойными молотками своих желаний рубят подкопы под тебя.

Но что-то не давало покоя – он встал, поехал в лабораторию и увидел девочку, сидящую на диванчике. Она обрадовалась, и он растаял, старый боевой конь, не жалеющий никого.

Он растаял и как-то поглупел, стал ей мастером, отцом, любовником, поваром и слугой.

Они ходили вместе, как нитка с иголкой, вышивая каждый день причудливое полотно, где каждый стежок соединял их все крепче и крепче.

Каждый день он делал все против своих правил, тратил деньги, с трудом собранные доллар к доллару, он получал радость от всех трат, он делал то, чего желало его сердце.