Читать книгу "Записки наводчика СУ-76. Освободители Польши - Станислав Горский"

Солдатские разговоры интересные, но они лишены самого главного – нет полной информации и суждения бывают порой поверхностные. В этом я убеждался не раз.

За забором проходила дорога, по которой непрерывным потоком шли к фронту машины с грузами, нужными фронту. В случае чего можно было найти попутную машину и броситься вдогонку фронту, а там и разыскать своих. Документов у меня никаких не было, а красноармейская книжка сгорела в самоходке. И тут я увидел «Студебеккер», на дверцах которого был опознавательный знак нашей дивизии – белый медведь. Что-то сделалось со мною, в душе заскоблила тоска по своим боевым товарищам и потянуло «домой». А тут, как нарочно, колонна остановилась, что-то впереди застопорилось, и я увидел среди шоферов, которые вышли на обочину дороги, нашего вездесущего техника артвооружения старшего лейтенанта Маргулиса. Я его окликнул. Повернувшись ко мне, он не сразу признал меня, но потом мы бросились друг к другу, как будто не виделись сто лет. Вот что значит свои, как будто родные.

«Чего ты тут делаешь? – набросился он на меня с вопросами. – Поедем домой, там наши лекари долечат, а то отобьешься от дома и не попадешь обратно».

Такой разговор был прямым попаданием в цель. Мне этого как раз и не хватало. Раздумывать нечего. Мигом перемахнул через забор – и в кабину. Дальше все было просто. Поздно ночью нашли своих, и я предстал перед командиром батареи. Лицо мое, конечно, было в сплошных болячках, и меня в таком виде трудно было сразу узнать.

Приходько по-отцовски поворчал, мол, зря убежал из госпиталя, врачей надо слушать, но потом смилостивился и похлопал меня рукой по плечу: «Молодец! Ладно, будешь теперь пока «безлошадным», заодно подлечишься».

В душе я ликовал. Если бы кто смог меня понять, как я рвался «домой», я летел на крыльях. И вот я «дома», среди своих ребят. Они наперебой расспрашивали, а я не успевал рассказывать.

Трудно было рассказать о том, как нас постигла такая беда. Потерять командира и механика – это большое горе. Я еще не знал, какова судьба Николая Ивановича – нашего механика. В дивизионе тоже ничего не знали. Тот злосчастный Бюттов взяли 8 марта и с ходу рванули вперед. Немцы не могли сдержать натиска. Передовые части вели бои на подступах к Цопоту и были близки к тому, что вот-вот вышибут гитлеровцев. Тогда немцы будут разрезаны на две группировки – в Данциге и Гдыне.

За опушкой основного леса открывалась широкая долина, ведущая к морю. Лес был выше, чем вся эта долина, и на горизонте, насколько мог видеть глаз, синела морская даль. Я никогда в жизни не видел моря, если не считать того, что показывали в кино. Вырос я на владимирской земле, и мне никогда не приходилось выезжать за пределы нашей средней полосы. Забравшись на крышу нашей теплушки, которая была на колесах видавшего виды ЗИС-5, я старался увидеть как можно дальше за горизонт, но, сколько я ни смотрел, ничего увидеть из-за дымки мне не удалось.

И естественно, желание увидеть море только росло, к тому же и Цопот, и близлежащие небольшие деревушки, примыкавшие к морю, дымились. Ничего нам целого не оставлялось. Все должно быть уничтожено и сожжено. Таков приказ гитлеровского командования. Наша же задача состояла в обратном – ничего не давать фашистам уничтожать, действовать решительно и быстро, чтобы успевать выбивать фашистов, не дав им взрывать здания заводов, мастерских и жилой фонд.

Задача трудная, но в силу складывающихся обстоятельств мы именно так и действовали.

Забегая несколько вперед, скажу, что в Данциге нам удалось предотвратить взрыв верфи на Мертвой Висле – так назывался один из рукавов Вислы, которая впадала в Балтийское море. Специальные группы фашистских солдат выполняли задачи, поставленные им гитлеровским командованием, – взорвать доки. Передовые роты уже были на другом берегу рукава, когда наши бойцы обнаружили замешкавшихся фашистских солдат во время их работы с проводами и открыли по ним пулеметный огонь. Позже были найдены и заложенные ими заряды для взрыва. И это не один пример. Подобных случаев было много.

Так я стал «безлошадным», как у нас назывались те, кто оказался без боевой машины и ждал случая, когда ему представится возможность снова стать членом какого-либо экипажа. Война есть война, люди выходили из строя, а на их место становились те, кто оставался от других экипажей или возвращался из госпиталей. Конечно, рассчитывать на получение новой боевой техники было пустое дело. Мы отлично понимали, что ликвидация боевой группировки близилась к концу и близок день, когда прогремит последний выстрел. Бросать сюда новые части и технику было просто бессмысленно. Назревали новые наступательные бои уже на Одере, и нам тоже предстояло по завершении дел здесь принять участие в боях и на новом направлении.

Мы жадно интересовались событиями не только на нашем участке фронта. Каждая свежая газета прочитывалась от первой до последней строчки. Радовали события на других фронтах. Близился час полного разгрома фашистской Германии. Обсуждали сводки Совинформбюро, высказывали свои предложения, намечали направления новых ударов наших войск, ну прямо как полководцы. Такова уж солдатская натура. И когда в следующей газете вдруг появлялось сообщение, о котором предположительно велся разговор и кто-то вдруг оказывался прав, сразу же с жаром произносилось: «Ну, что я говорил?» И, довольный тем, что оказался прав, выпятив грудь, он становился хоть на минуту этаким мудрым человеком. А все же ничего в этом удивительного не было. Ведь удары наших войск были так ощутимы, что нетрудно было предвидеть развитие событий на том или ином участке фронта.

Мы заправляли машины горючим, грузили и разгружали боеприпасы, подтаскивали их к самоходкам, стараясь облегчить труд членов экипажей. Немало времени мы уделяли и работе на полевой кухне. Особенно никто не любил чистить картошку, но что поделаешь, на войне тоже надо кушать, а постоянно есть макароны надоело. Хотелось и борща, и просто хорошо сваренной картошки.

Повар наш был доволен, а старшина Смола изо всех сил старался раздобывать такие продукты, которые хоть как-то разнообразили наш нехитрый солдатский стол. Хотелось делать все, лишь бы помочь чем-то общему делу и приблизить нашу победу. Военфельдшер, к которому меня прикрепили на время, необходимое для полного излечения, оказался человеком толковым. Таких, как я, с ожогами, ему приходилось выхаживать, и мои дела пошли на лад. Каждодневные смазывания невероятно вонючей мазью давали поразительный эффект, и вскоре я снова начал чувствовать свое лицо и руки. Я поправлялся на глазах ребят, они мне говорили это ежедневно, и моя душа ликовала.

Значит, тогда я смогу рассчитывать на возвращение на боевую машину. Командир все время подбирал для меня работу полегче, и, посоветовавшись с военфельдшером, нашли такое дело. В трофейной санитарной машине было много медикаментов, перевязочного материала, который надо было перебрать, чтобы можно использовать. Вместе с санинструктором мы перебирали эти трофеи целых два дня. Ни я, ни санинструктор-солдат не знали латыни, и он постоянно бегал справляться у нашего «доктора» (так мы звали фельдшера), куда что укладывать. Наконец ему надоело постоянно давать разъяснения, и он подключился к нам, чтобы ускорить дело. С его помощью мы быстро управились.