Читать книгу "Королевская книга - Наталия Сова"

— Окно? — Терн пытался разобрать ее мысли.

Говорят, короли не любят неповиновения, и Терн, наверное, разгневается, но что поделаешь, если… если не хочется и не можешь себя уговорить, чтобы хоть чуточку захотелось…

— Я не понимаю, — нетерпеливо сказал Терн.

…захотелось делать то, что велят. Почему-то больше всего не хочется делать то, что велят. А когда приказывают сделать что-то, о чем мечтал всю жизнь, мечта умирает. Если приказывают, все умирает… Я не хочу ехать с тобой, потому что… просто не хочу…

— Я не спросил, хочешь ты или нет. Я сказал, ты едешь со мной.

Сама удивляясь своей твердости, Арника собрала все силы и вслух произнесла:

— Нет.

Получился уродливый звук, не похожий ни на одно из известных Арнике слов. Терн молча усмехнулся, но скрытое в нем пламя полыхнуло близко и грозно, отвечая вместо него.

— Подумай, кому ты это говоришь! — услышала Арника.

Государю Ангарскому Терну, потомку великих воинов, не проигравшему в своей жизни ни одного поединка и почти ни одной битвы (сражение у Ощеренной Пасти не в счет), первому человеку, способному слышать меня… первому человеку, равному мне…

Терн рассмеялся коротко и резко.

…ты равен мне, потому что поклялся забыть на время, что ты могущественный властитель… поклялся никого ни к чему не принуждать… иначе…

И внезапно Терн стал таким, как все, — далеким и почти не существующим из-за огромного расстояния. Прозрачная стена вновь была на своем месте и стала плотнее, чем раньше. Сквозь нее нельзя было распознать даже глубину его гнева. Арника растерянно озиралась.

Терн молча отвернулся и сел к столу. Арника подскочила к нему и принялась разглядывать, близко поднеся свечу, но то, что творилось в нем, оставалось скрытым. Теперь ей казалось, что у нее отобрали часть ее существа, самую потаенную и драгоценную.

— Скажи, Терн, если я поеду с тобой, — она говорила вслух, не заботясь о том, какие звуки издает ее горло, — если я поеду, будешь ты слушать меня, говорить со мной?.. Изредка… Пусть изредка… позволишь мне заглянуть в твои сны?.. покажешь мне еще свой город?.. Если я поеду с тобой…

Терн положил перед собой книгу и открыл застежки. На Арнику он больше не смотрел. Одиночество нарастало в ней, как тягучая боль, ей хотелось сказать об этом, сказать так, чтобы Терн не смог не ответить. Она наклонила свечу. Расплавленный воск струйкой вылился ему на тыльную сторону ладони.

Но и тогда он не взглянул на нее, лишь бросил, не поднимая головы от книги:

— Вон.

Арника поставила свечу, побрела к двери, но не вышла. Прислонившись спиной к косяку, она медленно сползла на пол и застыла, ожидая, что Терн передумает и снова заговорит с ней. Но он делал вид, словно Арники не существует. Читал, листал, изредка поднимал голову и задумчиво устремлял взор вдаль. Его левая рука расслабленно лежала на столе, на ней поверх набухших вен была видна матовая корочка застывшего воска.

Между тем его воспоминания мало-помалу таяли в ней — как сновидения, безвозвратно утраченные после пробуждения. От них остался легкий след, и тот растворялся все больше и больше, стоило лишь ненадолго перестать думать о нем.

Арника заплакала, шумно всхлипывая и вытирая слезы волосами, и чем дольше она плакала, тем невыносимей становилась тоска.

Терн все же посмотрел на нее.

— Вон отсюда, — повторил он тем самым голосом, от которого хотелось спрятаться. Арника захлебнулась плачем, нащупала дверь и на четвереньках выползла из комнаты. Никем не замеченная, она легла в потемках у стены на галерее, уверенная, что вот-вот умрет. Смерть, однако, не спешила приходить, только слезы все текли и текли, впитываясь в потрескавшиеся доски пола. Дом обнял Арнику сумраком, теплом и запахом кухни, пытаясь безмолвно утешить.

Снизу слышались голоса — Мзымвик сидел среди антарцев и быстрым говорком рассказывал:

— Снегля так из-за шкуры его назвали из-за белой, и еще он Первый Снег очень любит, ждет его. Раньше снегли все равно что большие коты были, довольно безобидные, на них охотились, бывало, вот князь наш покойный, Щур Иволин, любил это. И мех ценный, красивый, только, как шкуру снимешь, чернеет и черным так и остается. А во время войны снегли появились совсем другие — большие, свирепые, и колдовская сила в них огромная.

Мзымвик ненадолго прервался, чтобы глотнуть вина, и продолжил с воодушевлением:

— Увидит человек снегля и ни бежать, ни за оружие схватиться не может, будто связанный, а снегль вокруг не спеша ходит, пританцовывает, еще больше завораживает, а когда уже примеряется прыгнуть, на человека такое находит, что он сам подставляется, будто для этого только и жил, чтоб снеглю попасться, и в этом его главное счастье.

Воины обменялись взглядами, свидетельствующими, что беловолосый человечек не лжет.

Мзымвик вошел в раж — с тех пор как прошла война, он был убежден, что живет в самых ужасающих местах на свете, и с наслаждением изливал свой страх, который ни в коей мере не передавался иноземным воинам, но все же куда-то уходил, должно быть сквозь пол в землю.

— Говорят, снегли эти появились после того, как у Подхолмья двадцать шесть мужиков армию герцога Хэмга с топорами встретили — и полегли все до единого. Говорят, они снеглями стали, чтобы мстить, но в новом своем обличье перестали различать, кто свой, а кто иноземный захватчик, а может, и вовсе забыли, что среди людей некоторые им врагами не были, вот и убивают всякого, кто им встретится. Появляются невесть откуда, убивают, уходят, и следов за ними не остается. Говорят, они бессмертные вовсе…

— Этот снегль умер, — холодно перебил его серьезный черноглазый мальчик-подросток. — Таор убил его.

— Ну… так вы ж все… вон какие все… — замялся Мзымвик. — Благородные, доблестные…

— Нам нужны не сказки, а достоверные сведения. — Мальчик был строг. — Продолжай, да без вранья.

Мзымвик упоминал по порядку здешних обитателей: фырлоков, дурным голосом завывающих под бревенчатыми мостами, бырлоанов, которые после войны самострелов боятся, предупреждал, что не надо брать в руки раскрашенные глиняные черепки, которые газзя оставляют на обочинах, и что, если днем увидишь посередь дороги маленькую, облезлую совёшку непуганую, надо домой поворачивать. Антарцы переглядывались, изредка обмениваясь несколькими словами. Один из воинов с легкой, нетерпеливой гримасой прервал поток крестьянских страхов:

— Есть что-нибудь благоприятное в ваших местах?

Мзымвик задумался:

— Паутинка разве что.

— Что это?

— Ну паутинка и паутинка — натянута между деревьями, блестит на солнце, капельки на ней, будто роса, хотя это может и в жаркий полдень быть. По этим признакам ее и можно распознать, что она всегда на солнечном месте, в таком светлом пятне среди чащобы, и росинки в ней всегда как хрусталь. А паука там нет и быть не может, потому что не паучья она, а сама по себе. А польза от нее… от самой от нее, может, и нет пользы, но, говорят, где много таких паутинок, там Девоньку повстречать можно, это ее, Девоньки, знак…