Читать книгу "Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия"

Все время разговора Вернер хранил безучастность, словно его это вовсе не касалось. Трудно было поверить, что он — тот самый человек, о котором рассказывали супруги Маркюзо. Игорь поднялся и сел напротив:

— Как вы себя чувствуете, Вернер?

— Я в порядке.

— Рады, что вернулись сюда? Здесь вы дома.

— Не знаю.

— Вы их не узнаете?

Вернер покачал головой. Его взгляд задержался на соседнем столе, где лежали колоды карт, шахматная доска с фигурами в коробке, шашки, Таро, трек и кости для игры в четыреста двадцать одно.[97]

— Хотите сыграть? — спросил Игорь.

Вернер не отвечал и не сводил глаз с игрового столика.

— Партию в белот?

Игорь ждал ответа, но Вернер молчал.

— Четыреста двадцать одно?.. Вы знаете правила? Покажете мне? Сыграем на аперитив, согласны?

Ответа не последовало.

— Может, шахматы? Я не играл четыре года, но когда-то неплохо справлялся.

Вернер все так же молча смотрел на стол. Игорь повернулся к остальным, не зная, что еще предпринять. Мадлен утвердительно кивнула, он разложил доску и расставил фигуры:

— Так как насчет короткой партии? Это нас развлечет. Я уступаю вам белые, даю фору. Делайте ход.

Вернер не реагировал. Игорь ждал. Супруги Маркюзо и инспектор в благоговейном молчании ждали, когда же наконец начнется эта партия. Из зала доносились крики игроков в настольный футбол и щелчки шарика о металлические борта. У Мадлен и Альбера затекли ноги, у Игоря разболелась спина, но никто не двигался и не обращал внимания на шум. Все ждали, когда Вернер сделает ход, но он не реагировал — сидел застыв, как мраморная статуя, и смотрел на доску. Его лицо с поднятыми бровями выражало предельное напряжение. Игорь не проявлял ни малейшего раздражения и едва заметно улыбался, как и полагается игроку, достойному носить это гордое звание, который всегда дает противнику время на определение стратегии и обдумывание первого хода. Вот только соперник, похоже, не собирался начинать игру. Так прошло два часа. По взглядам присутствующих, тяжелым вздохам, откашливаниям и скрипу банкеток Игорь чувствовал, что все устали. Судя по всему, дожидаться реакции Вернера им придется неопределенно долгое время. «Партия в шахматы была явно не лучшей идеей!» — подумал Игорь. Он сидел, поджав губы, и время от времени машинально покачивал головой и моргал, а потом вдруг взял и сделал ход, двинув вперед черную пешку. Жест был нелепым, абсурдным. Со времен изобретения шахмат ни один игрок не начинал партию черными. Это было немыслимое святотатство. Нечто невозможное, несовместимое с шахматами. На лице Вернера появилось выражение изумленного непонимания. У него округлились глаза, приоткрылся рот, он пробурчал что-то себе под нос и покачал головой, как будто хотел указать на дикость жеста, потом взялся за белую пешку и поставил ее напротив черной фигуры соперника. Игра началась. Игорь двинул другую черную пешку, Вернер ответил тем же. Когда Игорь сделал третий ход — тоже пешкой, Вернер пошел конем. Все игроки, даже начинающие, знают: третий ход конем — признак воинственных намерений. Общеизвестно, что человек, действующий напористо, не может чувствовать себя плохо. Вернер взял конем две пешки, потом было сделано еще двадцать ходов, после чего Вернер осуществил рокировку, и положение Игоря стало угрожающим.

— Кажется, дела у меня неважнецкие, — признал он.

— Я поставлю вам мат через три хода, — подтвердил Вернер.

— Вы выиграли, чему я очень рад, — сказал Игорь и опрокинул своего короля.

— Позвольте мне сделать одно замечание.

— Прошу вас.

— Партию нельзя начинать черными. Это запрещено.

Все были потрясены столь молниеносным возвращением памяти. Вернера поздравляли, засыпали вопросами. Он вспомнил все — или почти все, жизнь до нападения и после пробуждения, но о самом нападении и о тех, кто его избил, сказать ничего не мог. Инспектор Маго выглядел разочарованным, и Игорь решил подбодрить его:

— Главное, что все хорошо закончилось.

— Вернер говорит неправду. Он знает, кто его избил.

— Почему вы так решили?

— Он колебался, прежде чем начать говорить. Как будто взял тайм-аут, чтобы придумать какую-нибудь историю о выпадении памяти.

— Не думаю, что вы правы. Вернер просто подыскивал слова. Человеку, к которому вернулась память, не до вранья.

Альбер Маркюзо решил угостить всех «Клеретом де Ди»[98]— по вкусу он напоминал лучшее шампанское, Жаки открыл полдюжины бутылок, и клиентов двадцать воспользовались счастливым случаем. Кое-кто решил, что Альбер выиграл в лотерею, иначе не стал бы проявлять столь редкую для него щедрость. Игорь посоветовал Вернеру воздержаться от игристого вина, и тот послушно заказал кружку пива без пены. Мадлен то и дело повторяла, что это чудо Господне, и сокрушалась, что давно не была в церкви. С возрастом она снова стала набожной, но бистро работало и по воскресеньям, так что на утреннюю мессу она никак не успевала, вот и была уверена, что рано или поздно Всевышний накажет ее за столь вольное к себе отношение. Мадлен поклялась поставить толстую свечу святому Антонию за чудесное исцеление. Сам Вернер участия Бога в своем скором и чудесном исцелении не усматривал. Он был плохим «пользователем», не из тех, кому Бог оказывает милость.

— Не богохульствуйте, Вернер, Он все видит.

— Может, и так, Мадлен, но благодарить я должен только Игоря, его одного. Он занимался мной и подобрал ключ к моему мозгу. Спасибо, Игорь.

Они обнялись. У Игоря слегка кружилась голова — он сам не знал, от клерета или от чувств.

— Я ничего особенного не сделал. Главная заслуга принадлежит инспектору Маго.

Полицейского наградили громом аплодисментов. Все, кто был в тот день в «Бальто», поклялись ему в вечной благодарности, чем совершенно его потрясли. Не каждый день граждане устраивают овацию легавому. Как правило, реакция бывает обратной. В те времена полиция и полицейские были у населения не в чести. Игорь предложил тост, идею поддержали, и Жаки наполнил бокалы до краев.

— За здоровье Вернера! — крикнул Игорь, залпом выпил вино и швырнул бокал об пол.

Все в едином порыве последовали его примеру, усеяв пол осколками стекла. Альбер, Мадлен и Жаки в ужасе наблюдали за катастрофой, случившейся с их посудой. С того дня на тосты а-ля рюс в «Бальто» был наложен запрет, даже во время празднования торжественных событий.

Посетители разделились на два лагеря: мистики усматривали в случившемся Божественное вмешательство, безбожники полагали, что исцеление Вернера — еще одна загадка человеческого организма. Было ли исцеление сверхъестественным событием или явным доказательством нашего невежества? Существует ли физический — читай, телесный — материализм наподобие исторического материализма? Градус спора повышался. Возбуждение росло. Люди перебивали друг друга, торопясь привести свои аргументы и красноречивые примеры. Печально, но факт: ни одно из блистательных рассуждений действия не возымело. Наша неспособность убедить другого является безоговорочным доказательством того, что из всех имеющихся в нашем распоряжении средств самое полезное и действенное — оскорбление, высказанное в презрительной форме, удар кулака или острого ножа, выстрел из автоматического пистолета, взрыв бомбы или ракета с ядерной боеголовкой. Причина всех наших несчастий коренится в одном: каждый считает, что его убеждения непогрешимы. Те, кто отказывается изменить мнение, идиоты, как и те, кто дает себя переубедить.