Читать книгу "«Попаданец» специального назначения. Наш человек в НКВД - Виктор Побережных"

А приехавший с ним Петренко, назначенный секретарем Ейского райкома партии, меня вообще убил. В хорошем смысле. Петр Николаевич Петренко оказался пятидесятилетним одноруким дядькой, чем-то неуловимо напоминающим мне Кирова из кинохроники. Руку Петренко потерял в сорок втором, когда был комиссаром одного из партизанских отрядов на Украине. Был эвакуирован «на большую землю», после излечения и освобождения Краснодара был вторым секретарем Краснодарского обкома. Именно его и направили в Ейск наводить порядок и возвращать партии пошатнувшийся авторитет. А кто, как не человек, подобный ему, справится с этой задачей лучше? За какую-то неделю Петренко навел такого шороху, что просто ай-ай-ай! Вылетели из партии и попали в «нежные руки органов» пяток деятелей, которых мы или упустили, или до которых просто еще не добрались. Петр Николаевич, не обращая внимания на стоны и плачь начальника порта, забрал у него молодого парторга Каладзе, который, несмотря на свою молодость (всего двадцать три года), успел неплохо повоевать, получив «За Отвагу» и «Красную Звезду», получить тяжелейшее ранение, выкарабкаться и, несмотря на жутко изрезанный живот и отсутствие доброй половины кишечника, работать на износ, восстанавливая Ейский морской порт. В должности секретаря горкома Михаил Иосифович показал себя с наилучшей стороны. Судя по всему, этот человек просто не умел плохо делать свою работу, в чем бы она ни заключалась. Поэтому слова Гиндуллина были всем понятны и несогласных с его выводами не было. Если бы не эти люди, наша работа протекала бы намного медленнее, а людям было бы гораздо труднее.

– Но несмотря на то, что обстановка в городе меняется в лучшую сторону, остается еще и множество проблем. Связанные, в том числе, и с некоторой политической близорукостью отдельных товарищей. Вас это тоже касается, товарищ майор. – В этот момент я, скажем так, удивился… очень. Но в то же время понял, какой вопрос поднимет Гиндуллин. Буквально накануне мы с ним немало поспорили на эту тему. Все дело было в Поддубном. Иване Максимовиче Поддубном, знаменитом борце, настоящем богатыре. Ивану Максимовичу было уже больше семидесяти лет, и оккупация сильно подкосила этого большого, все еще сильного человека. Когда я узнал, что Поддубный жив и находится в Ейске… для меня это был шанс встретиться с Легендой! Почти то же самое, что лично поговорить с Ильей Муромцем или любым другим из трех богатырей! Люди, подобные Ивану Максимовичу, рождаются настолько редко, что встретиться с ним лично – это настоящее счастье. Произошло это через неделю после нашего прибытия в город. Уже немного схлынул первый азарт и угар работы, и именно тогда я и узнал о Поддубном. Иван Максимович как раз пришел выяснить, решился ли его вопрос. Дело в том, что Поддубный, несмотря на возраст и все испытания, обратился еще к старому руководству Ейска с вопросом о возобновлении его выступлений. Услышав об этом, я просто обалдел, хоть и читал о нем в куче книг, да и фильм об этом человеке смотрел. А эти мудаки добро не давали. Им, видите ли, не нравилось, что Ивану Максимовичу пришлось в бильярдной немецкой работать, при госпитале. Пособника нашли, блин! А при немцах открыто ходить с орденом Трудового Красного Знамени на груди многие бы смогли? А отказаться от предложения в Германию ехать, чтобы их борцов учить? Ведь за одно только это его сгноить могли! Немцы ничего ему не сделали, а наши куражиться начали! Чуть ли не в пособники записали. Ну я и воспользовался служебным положением, продавил у Мехлиса этот вопрос. Лев Захарович сначала даже слушать не хотел, мол, и так дел море, но, когда полностью вник в ситуацию, даже поблагодарил, что я вышел на него с этим вопросом. Как сказал мне потом Заболотский, с этим вопросом даже Сталин ознакомился. А сейчас, насколько знаю, Иван Максимович уже в Краснодаре, готовит программу выступлений. Поэтому возможный наезд по этой теме, да еще и от Гиндуллина, меня ошарашил преизрядно!

– Товарищ Стасов. Почему вы не выполнили поручение товарища Мехлиса и не провели беседу с сотрудниками комиссариата и бойцами Красной Армии и Флота о великом русском спортсмене? Я понимаю, что вы завалены работой, но не выполнить прямое указание начальника комиссии… – Ну и гад! Да когда мне еще и этим заниматься?! Издевается? Оглядевшись, я с удивлением понял, что все, присутствующие в кабинете, похоже, согласны с Шафиком.

– Разрешите? – слово взял Петренко. – Майора Стасова оправдывает только одно – его молодость и неопытность в партийных делах. Поэтому, как секретарь Ейского райкома партии, предлагаю в отношении Стасова ограничиться предупреждением о недопустимости подобного впредь. И следующее. Обязать майора Стасова провести беседу о Иване Поддубном завтра. Вы согласны, товарищи? – Покосившись на Заболотского и Гиндуллина, я понял – согласны. Им-то что, а мне как? Выступать перед людьми, это же кошмар!

Интерлюдия. Берлин, Принц-Альбертштрассе, Главное Управление Имперской Безопасности (РСХА), 12 января 1944 г.

– Как вам это нравится, Генрих? – Гиммлер ткнул карандашом в стопку бумаг, лежащую перед Мюллером. – Просто братья Гримм какие-то, а не разведчики! Или я не прав?

– Безусловно правы, рейхсфюрер, – бригаденфюрер уверенно кивнул. – Если говорить по-другому, то это либо некомпетентность, либо… В любом случае, сообщать абсолютно лживую информацию это…

– Нужно быть клиническими идиотами, Генрих, – закончил за него рейхсфюрер. – Скажите, как ведут себя бывшие сотрудники абвера? Особенно меня интересуют те, кого мы взяли к нам?

– На редкость хорошо, рейхсфюрер. Согласно донесениям агентов и информации, получаемой непосредственно из служб, в которых они заняты, они непросто приносят пользу, но и смогли повысить уровень работы наших служб. Как бы там ни было, но Канарис умел собирать умных людей.

– Умных… Нам нужны преданные, Генрих. Преданные! Запомните это. Что же касается этих бумаг, – Гиммлер снова показал на бумаги. – Операцию по Стасову продолжать. И привлеките, пожалуй, все-таки бывших абверовцев. Может, тогда нам больше не будут сообщать с разницей в один день о гибели и воскрешении объекта наблюдения?

Ну Гиндуллин! Я тебе это припомню, гад такой! Стоя на временной сцене, перед переполненным залом, в который превратился один из цехов морского порта, я с пересохшими от волнения губами смотрел на собравшихся на мою, блин, лекцию людей. И работяги, среди которых множество женщин, и дети, и солдаты с морячками, рассаживающиеся на длинных скамьях, казались мне если не монстрами, то чем-то близким к этому. Так страшно и… пожалуй, к моему нынешнему состоянию наиболее точно подходило жаргонное словечко «стремно». Ведь это одновременно и страшно, и стыдно, и неудобно, и еще множество значений, упрятанных в одно неказистое словечко. Даже когда я выступал с коротким обращением при выходе из окружения, я не чувствовал такого неудобства и скованности. А такого страха не испытывал даже под бомбежкой, когда только выходил к нашим после попадания сюда, в этот мир.

Пока я справлялся со своими эмоциями, движение в зале закончилось, и на сцену поднялся Петренко.

– Товарищи, – как-то буднично, негромко, но так, что услышал весь зал и затих, начал Петр Николаевич. – Сегодня мы собрались по не совсем обычному поводу. Сегодня не будет митинга, рассказа о международном положении и трудовых успехах, которые у вас есть. Сегодня майор государственной безопасности Стасов прочитает вам лекцию про нашего земляка – Ивана Максимовича Поддубного. Что-то вы и так о нем знаете, а что-то вас и удивит…