Читать книгу "Яд минувшего (сборник) - Вера Викторовна Камша"

благополучно покинули поле боя.

После этого милого эпизода нам удалось-таки побудить вражескую пехоту к отступлению. На свои позиции были возвращены пушки господина Понси, которые начали весьма действенный обстрел топтавшихся перед холмами чужих баталий. Сильный натиск пехоты, атаки кавалерии, обстрел с холмов и отсутствие какой-либо помощи от командования неприятны и по отдельности, вместе же почти наверняка обращают в бегство, что и произошло.

Одновременно имперцы отступили и на нашем левом фланге. На момент подхода Дьегаррона Арно еще держался, но был способен лишь отбиваться из последних сил. Сами понимаете: огромные потери, усталость лошадей, преимущество противника в численности и в вооружении. Появление эгуэстрос и здесь оказалось для „павлинов“ неприятной неожиданностью. Битва могла бы и продлиться, но „кэналлийский сюрприз“ и события у холмов лишили Каракиса уверенности. Полагаю, в силу растерянности он не решился сманеврировать имевшимися силами и упустил момент, когда положение еще можно было как-то выправить. Не удивлюсь, если действия, привычные для меня, Арно или Вас, Каракису представлялись слишком сложными и рискованными, в том числе и для его последующей карьеры. Как бы то ни было, господин стратег отозвал часть латников для прикрытия своего отхода, а остальная кавалерия, кое-как отбрыкавшись от эгуэстрос, начала отдельными полками и эскадронами выходить из боя, даже не пытаясь помочь пехоте. В каком-то смысле это решение себя оправдало: щит из тяжеловооруженных всадников успел прикрыть павлиньего командующего от моих сорвиголов и дал возможность безопасно убраться.

К двум часам пополудни „союзная армия“ полностью очистила поле боя и беспорядочно, но при этом быстро повалила на юго-запад, по пути отбиваясь от хватавших ее за пятки эгуэстрос. Не готов ручаться за абсолютную точность, но, на мой взгляд, непрошеные гости потеряли где-то около трех-трех с половиной тысяч пехоты, в основном во время бегства, а конницы – до полутора тысяч. Ну и любезно оставили нам весь свой обоз, о чем наверняка скоро и сильно пожалеют. Думается, в таких условиях Каракис отправится на зимовку в Уэрту, где и будет готовиться к новой кампании, если, конечно, паонские умники его не сменят. Наши потери заметно меньше: больше всех пострадала конница, где из строя выбыло более тысячи человек, в пехоте же убитых и раненых и тысячи не наберется. Таким образом, Талиг может считать битву при Каделе своей безоговорочной победой, на чем я свой доклад и заканчиваю.

Далее, согласно писанным и неписанным правилам, мне следовало бы выразить свое соболезнования и расписать свои собственные чувства, но я это делать не могу и не хочу. Вы достаточно знаете меня, а я знаю Вас, этого довольно. Скажу лишь, что приеду в Савиньяк, как только смогу оставить Вторую Южную армию, которая теперь окончательно становится моей. По этой причине я не смогу проводить Арно домой, в это время я буду делать то, что делал бы Арно, если бы погиб я, то есть добывать победу. Не представляю, сколько времени это займет, но это будет сделано. Я начал свое письмо с этого и этим же заканчиваю. И еще алатским пожеланием, которое мне кажется удивительно верным.

Живите!

Живите, господин маршал, хотя бы до нашей победы, Вы должны ее дождаться, в том числе и ради Арно.

Ваш бывший адъютант Алонсо, маркиз Алвасете».

Москва, 21 февраля – 26 июня 2024 г.

Яд минувшего

Этой жизни нелепость и нежность

Проходя, как под теплым дождем,

Знаем мы – впереди неизбежность,

Но ее появленья не ждем.

И, проснувшись от резкого света,

Видим вдруг – неизбежность пришла,

Как в безоблачном небе комета,

Лучезарная вестница зла.

Георгий Иванов

Вы боитесь моих вопросов, господин обвинитель?

Георгий Димитров

Пролог. «Десятка Мечей»[2]

Ни на солнце, ни на смерть нельзя смотреть в упор.

Франсуа де Ларошфуко

Талигойя. Ракана (б. Оллария). 400 год К. С. вечер 2-го дня Зимних Скал

1

Бокал был не первым и даже не четвертым. Робер пил выдержанное кэналлийское, словно дрянную касеру, не замечая ни запаха, ни вкуса, ни послевкусия. Что поделать, если лучшие вина и красивейшие женщины пьянят слабей беды и усталости… Франимские виноторговцы при виде того, как герцог Эпинэ глотает достойную Рассвета влагу, попадали бы в обморок или схватились за ножи, Марианна мило улыбалась. Она не была в Доре! Робер сжал зубы и налил себе еще, потом спохватился и наполнил бокал хозяйки. Баронесса улыбнулась.

– Вы порой все же вспоминаете обо мне, это радует.

– Кто вас видел хотя бы раз, тот вас не забудет, – соврал Иноходец, заливая чужую смерть и собственную ложь «Черной кровью».

– Герцог, – женщина гортанно рассмеялась, – эти слова не вызовут сомнений лишь у юной северяночки. Не забудьте угостить ими девицу Окделл.

– Она в Надоре. – Проклятье, о невесте так не говорят. А как говорят? С любовью? Но влюбленные женихи не врываются на ночь глядя к куртизанкам. Ничего, невлюбленные женихи тоже отнюдь не редкость. Эпинэ хлебнул «крови» и нашелся: – Сударыня, когда моя невеста вернется, я стану уделять ей столько времени, сколько потребуется, но сегодня я у ваших ног.

– Вы истинный рыцарь, маршал, – красавица с осуждением глянула на перевязь со шпагой, брошенную Робером на оранжевую софу, – кладете между собой и дамой меч.

– Времена рыцарей прошли. – Эпинэ наскоро допил и спровадил шпагу на пуфик, золотистый, как шкура Дракко. Голова наконец соизволила закружиться. Чуть-чуть, но и это было спасением. – Времена рыцарей, но не прекрасных дам!

– Теперь вы клевещете. На себя. – Марианна Капуль-Гизайль грациозно пересела на освобожденную от орудия убийства софу. Качнулись, поймав огонек свечи, длинные серьги, в вырезе лимонно-желтого платья вызывающе алела роза. Осенняя женщина, осенняя комната, осенняя ночь, то есть уже зимняя…

– О чем вы думаете? – В глазах баронессы плясали свечи, пахло цветами и духами. Здесь тепло и спокойно, а из городских ворот вторую ночь выползают закрытые мешками фуры, набитые покойниками. Мешков не хватает, фур тоже, из-под кое-как наброшенных тряпок вываливаются руки, ноги, головы. Жуткие лица истоптаны, измазаны засохшей рвотой, забуревшей кровью, какой-то пеной. «Погибших хоронит корона»… Хоронит или прячет?

– Я забыл извиниться за позднее вторжение. – Эпинэ поцеловал благоухающую вербеной ручку. – Но зима не лучшее время для одиночества.

– Лучшего времени для одиночества не бывает, – покачала головкой Звезда Олларии, переплетая свои пальчики с пальцами Робера, – а оправдание у мужчины одно – усталость, но его еще нужно заслужить. Вы готовы?

Готов, иначе зачем бы он явился в этот дом? Маршал Эпинэ больше не в силах думать о бредущих меж серых стен горожанах с вожделенными узелками и пустыми лицами. И о забитых досками позорных ямах. Доски не выдерживали, ямы становились могилами, наполнялись доверху телами, на которых стояли люди. На уже мертвых и еще живых…

– Сударыня, вы часто вспоминаете своих… друзей? – На то, чтоб забраться в чужую постель, его хватит. Забраться