Читать книгу "Наветренная дорога - Арчи Карр"

в таком случае все в порядке, — сказал я. — Пошли!

Я отдал Чепе рюкзак, и он надел лямки поверх своей великолепной рубашки. Мы пошли навстречу прибою по спускающейся вниз чистой и хорошо вытоптанной тропе, пересекли напоминавшую площадь вырубку, возле которой стояли хижины индейцев москито.

Большинство домов были наглухо закрыты, и в них царила удивительная тишина, лишь сквозь тростниковые стены слышалось чье-то бормотание или плач ребенка. Только в одной плетеной постройке, значительно большей, чем остальные, и стоявшей ближе к берегу, ясно ощущались признаки жизни. Как и в остальных строениях, окна и двери в ней были наглухо закрыты, но сквозь щели просачивался яркий свет, доносился людской говор, а гитары и барабаны пытались заглушить друг друга.

Чепе резко повернул голову в сторону постройки.

— Вот где собрались все москито! Но они еще не навеселе. Mas tarde, si[93].

Можно было расслышать звуки струн и барабанов, ухватить какой-то стройный и неожиданно исчезавший мотив. Глухие удары, гул и дробь барабанов как бы намечали рисунок мелодии и вновь его стирали; гитары бряцали и нестройно звенели, люди начинали напевать одним голосом, без слов, притоптывать ногами и заполнять паузы полупевучими фразами или отрывистыми фальцетными выкриками. Потом мы услышали молодой сильный голос, и вскоре весь небольшой дом зазвучал, как орган.

Плотно закрытые двери, приглушенная музыка и смутные, просвечивающиеся сквозь щели дома полосы света — все это так характерно для такого «веселья». Я вспомнил, как в годы, когда я был еще мальчишкой и жил на побережье штата Джорджия, негры запирались субботними вечерами в ветхих хижинах и робко тешили себя игрой на таких же гитарах и барабанах.

Мне хотелось остановиться, посидеть в тени и послушать, но позднее время не позволяло, к тому же Чепе решительно торопился уйти отсюда, и я медленно побрел за ним, прислушиваясь к замирающему волшебству музыки.

Позади дома, где веселились люди, хижины располагались в беспорядке вдоль тропы, проложенной через прибрежный кустарник. Эта была основная дорога, ведущая к югу от Парисмины, она шла среди низких дюн и проложена была здесь потому, что сыпучий песок дает лучшую опору для ноги, чем расползающийся прибрежный грунт. Этой тропой мы дошли до края деревни и очутились на расчищенном от кустарника пастбище, где из тощей травы на песок выбегали тысяченожки. У ближнего края пастбища стояла привязанная к столбу белая лошадь, которая пощипывала чахлую траву.

Лошадь была одноухой, худой, измученной и более высокой, чем кони местной породы. Несомненно, она совсем недавно появилась в деревне, так как в день моего приезда я безрезультатно обежал все вокруг в поисках bestia[94], на котором мог бы совершать поездки по берегу. Такая лошадь вполне подходила мне.

— He могу ли я нанять эту лошадь? — сказал я. — Где может быть ее dueño[95]?

— Он отправился пьянствовать, — ответил Чепе. — Это старик с двенадцатой мили. Он velador[96]. Ему незачем velar[97] по ночам до пятнадцатого числа, и он приехал сюда выпить guaro[98]. Непонятно, откуда он берет деньги.

Я решил, что завтра найду этого человека, даже если придется идти за ним на двенадцатую милю. Вид у лошади был унылый, но лучше пользоваться такой лошадью, чем ходить пешком по десять — двадцать миль в темноте. Для глубоких песков Тортугеро больше подходят верблюды, но, так как их здесь нет, я решил не предаваться праздным размышлениям. Одержимый жаждой собственничества, я провел рукой по натертому, костлявому хребту белой лошади, и она удивленно посмотрела на меня.

Чепе нагнулся и, стоя попеременно то на одной, то на другой ноге, начал снимать ботинки. Связав шнурки, он отнес ботинки на край вырубки в кусты и повесил их на ветке. Затем засучил брюки и расстегнул накрахмаленную рубашку. Он стал пояснять мне, что ботинки не годятся для хождения по песку — они хороши для скал или, например, для того, чтобы произвести впечатление, скажем, в субботний вечер или в городе.

Мы намеревались пройти десять — пятнадцать миль. Песок был мягким и мелким, но состоял он из пемзы и вулканического стекла, и через несколько миль мои неприспособленные, тонкокожие ступни ног были бы истерты. У Чепе же были ноги горного индейца, покрытые огрубевшей кожей, с крепкими искривленными пальцами. Большие пальцы отгибались в сторону на сорок пять градусов из-за постоянного ношения открытых сандалий, а также потому, что при верховой езде в стремена продеваются только большие пальцы ног. Теперь, когда ботинки были сняты, я больше не беспокоился о ногах Чепе. Я ему только завидовал.

— Ну как, пойдем? — спросил он.

Мы направились по едва заметной боковой тропинке, протоптанной в высокой, по пояс человеку, траве, и вышли на берег. В то время как я приноравливался к правильному шагу и ритму хождения по песку, Чепе начал разговор — ему нужно было облегчить собственную душу. Я даже не представлял, насколько сильно он ощущал себя здесь чужаком и как не по душе ему эти места. Он не видел ничего хорошего ни в индейцах москито, ни в неграх, ни в Тортугеро и Пуэрто-Лимоне.

— Все, что здесь, — плохо! — сказал он. — А вот на родине, там все по-другому. Здесь они играют на гитарах, вместо того чтобы ударять по ним. И это здесь называют весельем!

— Ho мне кажется, что там, в хижине, индейцы москито веселились.

— Ho не так, как в Окотале. Здесь все плохо, а в Пуэрто-Лимоне еще хуже. Здешний народ живет неправильной жизнью.

— У вас тоска по родине. Здесь вовсе не так уже плохо. Мне здесь нравится. И мне по душе индейцы москито.

— Для гринго все выглядит иначе. А знаете ли вы, как здесь трудно достать кукурузную лепешку!

— Правда… — сказал я. — И мне это очень досадно.

— А дома сколько хочешь кукурузных лепешек. У нас их хорошо пекут мама и сестра Анхела, и лепешек всегда вдосталь. И сыра, и творога, и растительного масла. А здесь только пшеничная мука и кокосовый жир, а они вредны для здоровья.

— Я вижу, что вас мучает тоска по родине, — сказал я. — А насчет кукурузных лепешек вы правы. Почему же вы не возвращаетесь домой?

— Я собираюсь. Но здесь можно заработать. Вернусь домой, как только накоплю деньжат.

Несмотря на постепенно увеличивающуюся темноту, я увидел разбросанную на песке белую округлую скорлупу яиц. Я поднял скорлупку, она была совсем свежей и походила на кусочек кожи. Осмотревшись кругом, я не обнаружил в песке ямы, которую мог вырыть в поисках гнезда