Читать книгу "Островок счастья - Марина Полетика"

– Не-на-вижу, – вдруг тихо, но отчетливо произнесла старуха.

– …третьего июля 1830 года в число 12 500 рублей, за уплатою двадцать четвертого декабря 1831 года 7500 рублей, остального капитала заплачено 5000 рублей, указанных процентов с третьего июля 1832 года по первое мая 1837 года за четыре года и 267 дней 1389 рублей, итого шесть тысяч триста восемьдесят девять рублей…

– Ненавижу! – вдруг страшно закричала старуха, поднимаясь на своей необъятной кровати. – Полвека! Прошло уже полвека! Почему вы не оставите меня в покое?!

Но Павел все-таки был на премьере. Самолет из Питера прилетел в семнадцать тридцать, всю дорогу он так торопил шофера, что триста с лишним километров пролетели меньше чем за три часа – кто знает эти дороги, тот кивнет уважительно. И все-таки успел на второе действие!

Зачем ему было так остро необходимо попасть на премьеру, он, пожалуй, и сам не мог бы сказать точно. Надо было, и все. Отчего-то было важно. И Павел очень хотел, чтобы у них – у директрисы, у Александры, у Ирки, у Юли, у Тани (которая, Ирина ему рассказала, ради этого спектакля продала машину), даже у Петьки, которого он и видел-то всего несколько раз, – все получилось. Привык он к ним, что ли?

Когда они подъехали к Дворцу культуры, уже началось второе действие, поэтому Павел прошел в зал через дальние двери и пристроился на свободное место в последнем ряду. На директора никто не обратил внимания, и он был этому рад. У него был хитрый план: если спектакль ему не понравится, он просто уйдет, и не придется потом ничего говорить. А если понравится, то он тоже улизнет, потому что даже цветов не успел купить, а с пустыми руками припираться неудобно. Да и устал он чертовски: утром вылетел из Рима, а потом болтался в Шереметьеве в ожидании отложенного рейса.

Зал был полон. Приноровившись, Павел нашел ракурс, при котором он видел из-за спин впередисидящих хотя бы часть сцены. Он сразу узнал Сашину мать, одетую в темное строгое платье. Ее партнер, молодой красивый парень в белой рубашке с распахнутым воротом и шарфом на поясе вместо ремня, Павлу был незнаком. Мордвинов стал слушать.

– Но я не думал…

– О нас? Дети редко думают о родителях. Им кажется, что родители вечны. Скажи, Артур, а если я сейчас попрошу тебя остаться, потому что я не переживу новой разлуки?

– Вон там, на рейде, стоит мой корабль, мама. На «Секрете» меня ждут пятьдесят человек. Это моя команда, я – их капитан. Я не имею права их обмануть.

– А ты совсем не изменился, Артур. Ты, как в детстве, готов отдать все ради понравившейся игрушки.

– Но это не игрушки, мама.

– Просто у мужчин свои игрушки. Материки, океаны, корабли – теперь мой мальчик забавляется этим. Что ж, надеюсь, Артур Грей справится со своими игрушками. Но обещай мне, Артур, что ты больше никогда, слышишь – никогда! – не исчезнешь вот так, просто не выйдя к завтраку.

– Я обещаю тебе, мама!

Артур, простившись с матерью, ушел. Оставшись одна, она смотрит ему вслед, шепча слова молитвы, и ее голос прерывается от волнения:

– Пресвятая Дева Мария, заступничества твоего умоляю… прошу Тебя о всех плавающих, путешествующих, болеющих, страдающих и плененных… и мальчику моему…

От этого «И мальчику моему…» у Павла вдруг тоже перехватило горло. Он вспомнил свой разговор с мамой перед отъездом в Надеждинск; она тоже тогда возмущалась, что брат подарил Павлу огромный завод, будто игрушку. И он тоже обещал на обратном пути заехать к маме и тоже не успел, спеша к своим невероятно важным мужским делам. А мама, он знал, всегда молится за него перед сном: эта привычка появилась у нее, когда Павла забрали в армию. Она редко ходила в церковь и не знала правильных молитв, но он случайно услышал однажды ее тихую просьбу к неназванному адресату. Она примерно так и звучала: «И мальчику моему…»

И с этой минуты Павел с неослабевающим вниманием смотрел на сцену, совершенно не узнавая знакомые лица: тоненькую, как стебелек, Таню-Ассоль, почти бесплотную, будто летящую Юлю в роли давно умершей и приходящей только во снах матери Ассоль, Мэри. Он смотрел, как бесновался лавочник Меннерс, впервые в жизни отказавшийся от сделки, сулившей немалую прибыль: он не мог продать Артуру Грею алый шелк на паруса, потому что вся его правильно и выгодно устроенная жизнь была основана на том, что алых парусов не бы-ва-ет!

И когда в финале все пространство без остатка наполнила огромная, значительная и торжественная, как океанский прибой, незнакомая музыка, а в зал, прямо над головами зрителей, трепеща, полетели сияющие алые паруса (Юля ужасно гордилась придуманной ею конструкцией), Павел почувствовал волнение, которого он никогда не испытывал прежде – ни в театре, ни в жизни, – такое сильное, что даже в животе стало холодно. Секунду спустя он уже осторожно оглядывался – не заметил ли кто предательских мурашек по коже и сжатых губ? Ишь, расчувствовался, как институтка! Но никому не было до него дела. Женщины рядом вытирали слезы, мужчины смотрели на своих спутниц покровительственно, с нежностью и пониманием. И в этот момент в их душе наверняка происходило нечто необъяснимое, не сводимое к полусотне метров алого шелка над рядами партера, музыке из динамиков и счастливой паре, отправляющейся в совместное плавание… Черт знает что происходило!

Слегка сконфуженный и недовольный собой, Павел поспешил выбраться из зала, пока его никто не узнал, и поспешил к выходу. Спектакль его потряс и озадачил. Прежде всего тем, как красивую историю мечтательной девочки Ассоль увидела Юля. Почти весь спектакль зло сгущалось, торжествовало, накапливалось, как электричество в воздухе перед грозой, и становилось почти физически ощутимым, невыносимым: против этой странной девочки с ее несбыточной мечтой ополчилось все: матросы, рыбаки, их жены, портовые девки и даже ветры. Мечта не делала Ассоль счастливой, ее мечта – это крест. И вера Ассоль постепенно иссякала, она почти сходила с ума, бунтовала против своего предназначения – верить (роль она написала для Тани, у которой сейчас с Ассоль было много общего). И было уже непонятно: появившийся в последний момент красавец-капитан трехмачтового галиота с алыми парусами – реальность или бред больного воображения. К тому же Грей был весьма странен – этакий обаятельный разгильдяй из «Бременских музыкантов». Казалось, нахлебается она с ним… да и Грей тоже вскоре после свадьбы огребет по полной с этой отвыкшей от реальности девочкой.

Павел поразился, какой жесткой и даже жестокой может быть Юля, как хладнокровно она препарирует историю, которую все привыкли считать однозначной – красивой, и все тут. И в то же время она нежно и пронзительно играет в спектакле мать Ассоль, которая даже с того света, являясь во снах, продолжает любить свою девочку и оберегать ее от беды. Какая же она настоящая, эта Юля Ваганова? Павел по-прежнему не мог найти ответа.

Чтобы не думать ни о чем – ни о поездке, ни о разговоре с дядей, ни об алых парусах, будь они неладны, – он добавил к традиционной «снотворной» дозе коньяка еще столько же и отправился спать, потому что завтра его ждал трудный день.