Читать книгу "Вьетнам. История трагедии. 1945–1975 - Макс Хейстингс"

Генералы Зьема любили носить массивные, обильно украшенные латунью фуражки вместе с солнцезащитными очками — сочетание, казалось, ставшее отличительным признаком прислужников тиранов по всему миру. Некоторые представители политической элиты обожали смокинги, облачаясь в них по любым торжественным случаям. Каждый южновьетнамский крестьянин, глядя на фотографии своих новых правителей в «западных одеждах», видел пропасть между «ними» и «нами». Репортер информационного агентства UPI, вьетнамец по происхождению, наблюдая за приездом Зьема в Национальное собрание в Сайгоне, заметил своему коллеге: «Возможно, в Ханое правят полные ублюдки, но им хватает ума не разъезжать перед своим народом на мерседесах»[164]. Это был разительный контраст с Хо Ши Мином, который отказался жить во дворце бывшего генерал-губернатора Ханоя, вместо этого поселившись в скромном домике садовника на его задворках. Как заметил один американский репортер, «люди, которые, как мы рассчитывали, займутся национальным строительством, не имели никакой связи со своим народом»[165].

В 1960 г. 75 % всех сельскохозяйственных угодий на Юге по-прежнему принадлежали 15 % населения; подавляющее большинство землевладельцев, боясь за свою безопасность, жили вне своих землевладений. Коммунисты призывали крестьян не платить арендную плату, поскольку неповиновение превращало их в сторонников революции: после того как землевладельцы и правительство восстанавливали контроль над деревней, они взыскивали с крестьян все долги. Широкое недовольство вызвало возвращение старой колониальной системы принудительного труда, в соответствии с которой каждый крестьянин был обязан пять дней в году бесплатно отработать на государство. Когда представитель ЦРУ в Сайгоне Уильям Колби попытался убедить Зьема провести радикальное перераспределение сельхозугодий, тот ответил: «Вы не понимаете. Я не могу уничтожить свой средний класс». Назначаемые правительством деревенские администраторы превращались в местечковых тиранов, обладавших почти абсолютной властью и правом судить тех, кто стоял ниже них, — вплоть до вынесения смертных приговоров. Взятки брали поголовно: медсестры в местных медпунктах; полицейские, занимавшиеся регистрацией населения для взимания налогов; члены сельсоветов, отвечавшие за разрешение споров. Чтобы умаслить своих угнетателей, запуганные крестьяне были вынуждены приглашать их на свадьбы и поминки, а также предлагать им лучшие куски мяса собак и кошек, которых они готовили для еды. Конечно, не все государственные чиновники были мерзавцами, но подавляющее большинство оказались некомпетентны, коррумпированы, жестоки — или совмещали в себе все три качества сразу.

Таким образом, в 1960–1961 гг. политические убийства стали обычным делом; многие крестьяне относились к ним одобрительно, поскольку террористы выбирали в качестве жертв, как правило, самых непопулярных чиновников. Одним из нововведений Зьема были так называемые агровили — поселения за периметром из колючей проволоки, в которые принудительно переселяли крестьян. Это делалось с «благой» целью изолировать местное население от коммунистов, но на деле только лишь усугубляло враждебность со стороны крестьян. Насколько кровавым правителем был Зьем? Коммунисты утверждали, что в период с 1954 по 1959 г. он уничтожил 68 000 настоящих и мнимых врагов своего режима и бросил в тюрьмы и концлагеря 466 000 человек. Эти цифры кажутся чересчур фантастическими, впрочем, как и число жертв аграрной реформы на Севере, в которых южане и американцы обвиняли Ханой. Что можно сказать с уверенностью, так это то, что сайгонское правительство безоглядно продвигало интересы католиков и яростно преследовало бывших вьетминевцев. В то время как северное Политбюро создало высокоэффективное полицейское государство, надежно скрывая происходящее за кулисами от внешнего мира, Зьем и его семья выстроили шаткую систему, все недостатки и зверства которой были налицо. Эта система внушала некоторый страх — но ни капли уважения.

Между тем крах режима Зьема не был предопределен. Управляй он страной в чуть более просвещенной манере, коммунистического возрождения можно было бы избежать. Фредрик Логеваль утверждал, что, учитывая равнодушное отношение Китая и СССР к нарушению условий Женевских соглашений, «вполне возможно представить себе „Южнокорейский“ сценарий, при котором Южный Вьетнам во главе с Зьемом выживает наравне с Севером… В конце концов, Зьем был единственной значимой некоммунистической фигурой на политической сцене Вьетнама в период с 1945 по 1975 г.»[166]. Но Зьем продолжал совершать одно безумство за другим: с 1957 г. в течение трех следующих лет сайгонское правительство построило около 418 000 кв. м элитной жилой недвижимости, 47 000 кв. м танцевальных залов и всего 119 000 кв. м школьных зданий и 6300 кв. м больниц[167].

Именно внутренние эксцессы и вопиющие недостатки режима, а не отказ от проведения общенациональных выборов, обеспечили коммунистам необходимое топливо, чтобы снова разжечь пламя войны на Юге. И внутри страны, и на международной арене Хо Ши Мин — победитель в борьбе за независимость — был наделен неоспоримой легитимностью как вождь и выразитель чаяний вьетнамского народа. В школе учитель-коммунист сказал 10-летнему Чыонгу Мили и его одноклассникам: «Знаете, почему Нго Динь Зьем приехал во Вьетнам? Его прислали сюда американцы. Теперь он и его семья захватили всю власть, а бедные люди вынуждены трудиться в поте лица, чтобы прокормить их. Как вы думаете, кто должен править Вьетнамом — Зьем или Хо Ши Мин?»[168] Пять лет спустя Чыонг Мили стал связным Вьетконга, как стало называться возрождающееся коммунистическое партизанское движение на Юге.

Новый призыв к оружию

Последние французские солдаты покинули Сайгон 28 апреля 1956 г. Ханой был встревожен и недоволен тем, что главный западный гарант Женевских соглашений умыл руки и отказался от всякой ответственности за дальнейшую судьбу Индокитая, и прежде всего за проведение обещанных выборов. Тем не менее последовавшее за этим возрождение партизанской войны на Юге изначально было не результатом целенаправленных усилий со стороны Ханоя, но следствием стихийного роста недовольства среди местного населения политикой режима Зьема. Как сказал один южновьетнамский крестьянин американскому историку Джеймсу Труллингеру, он и его односельчане считали временное бездействие коммунистов хитрым маневром — Ханой решил подождать несколько лет, пока южане вдоволь не нахлебаются от Зьема и не созреют для революции. Южные партизаны начали наносить удары по правительственным войскам и объектам без какого-либо приказа свыше[169].

Первый призыв к оружию прозвучал в декабре 1956 г. в страстном послании, направленном в Ханой Ле Зуаном, который оставался секретарем ЦУЮВ в дельте Меконга. В своем письме тот описывал репрессии против своих товарищей, уничтожение партийных ячеек, ужесточение военных мер, особенно на Центральном нагорье. В ответ Политбюро неохотно разрешило южновьетнамским коммунистам использовать оружие в целях самообороны, а также санкционировало убийство некоторых «реакционных предателей» и террористические атаки на «институты Зьема». На Юг был направлен небольшой контингент опытных диверсантов-подрывников и офицеров разведки — тех, кого на Западе называют коммандос. Южновьетнамские коммунисты утверждали, что только в течение 1957 г. ими были убиты, похищены или подкуплены 452 правительственных назначенца, в основном деревенских старост. Возобновились теракты: 17 июля взрыв в баре в городке Чаудок унес жизни 17 человек; 10 октября в сайгонском кафе 13 человек получили ранения; в то же месяце в результате трех взрывов в столице были ранены 13 американских военнослужащих.