Читать книгу "Исчезновение Эсме Леннокс - Мэгги О'Фаррелл"

…бывало, я смотрела на нее и думала, что в ней особенного? Волосы торчат во все стороны, нос в веснушках – она никогда не носила шляпку, руки неухоженные, платья мятые, надетые кое-как. Конечно, мне бывало стыдно, ведь это моя сестра, а я думаю о ней так плохо. Но почему она? Не я? Я была красивее, все так говорили, и во многих отношениях искуснее нее. До сих пор думаю, что если бы он не уехал, мы бы, наверное…

…я слышала. Я все слышала, от начала до конца. Стояла в соседней комнате и ждала. Вошла медсестра, за ней другая, и они захлопнули дверь – бум! Обе красные, потные, тяжело дышали. «Вот ведь…» – начала было одна из них, но увидела меня и замолчала. Мы стояли там втроем и слушали, как она кричит. И я сказала…

…доктор попросил меня раздеться, снять одежду «с нижней части тела», как он выразился. Меня чуть не стошнило от страха. Он что-то раскрывал, тянул, а я смотрела в потолок и чуть не закричала, когда он наконец закончил. Он обеспокоенно взглянул на меня и сказал: «Дорогая моя, вы еще не тронуты. Понимаете, о чем я?» И я солгала, что понимаю. Он стал мыть руки, повернулся ко мне спиной и спросил: разве я «не вступала в интимные отношения с мужем»? Я сказала, что вступала, то есть думала, что вступала. А разве не так? Доктор что-то записал и ответил: «Нет. Не так». В ту ночь я села на край кровати и, сдерживая слезы, повторила Дункану все, что сказал мне доктор, выговорила все те слова, и я…

…пора подавать печенье, вот и подают. Хоть бы она ушла. Хоть бы они все ушли. Разве побудешь в покое, когда вокруг такая толпа? Как можно жить, если…

…пыталась что-то подслушать, догадаться; в те дни только так девушки и узнавали. В постели что-то происходит, и это больно, но больше никто ничего не рассказывал. Надо было спросить бабушку…

…нет, я не хочу печенье с заварным кремом. Совсем. Неужели меня никогда не оставят…

…крик внезапно оборвался. Стало очень тихо, и я спросила: «Что произошло?» Мне ответили: «Ничего. Ей дали успокоительного. Не волнуйтесь, она уснет и обо всем забудет». А потом я увидела малыша. Только тогда и заметила. Мне положили его на руки, я обняла его и посмотрела ему в лицо. Он был так близко. Я чуть не передумала, едва не сказала: «Заберите его, я не хочу». Запах. Ее запах. От ребенка.

Я так и не привыкла.

Но потом…

…решила, что эти слова он поймет. Я так и сказала: «проникновение». И еще: «впрыскивание жидкости». Я затвердила их, как французские глаголы. Надеялась, что так будет понятнее. И все исправится. Надела розовый пеньюар. А он взял подушку и вышел из комнаты. Пока он шел, я не верила, что он уйдет, я думала, что просто решил дойти от стены до окна и обратно, или хочет что-то принести. Ничего подобного. Он открыл дверь и вышел. Захлопнул ее за спиной. Тогда и во мне что-то захлопнулось. А на следующий день я поехала в больницу, где встретила доктора, и он сказал…

…от запаха печенья меня тошнит. Спрячу его под подушку, станет легче дышать…

…смотрела на ребенка и думала, что не могу, надо его вернуть, а потом я поняла, на кого он похож. Увидела, разглядела черты. Наверное, до тех пор я и не задумывалась всерьез над тем, как это случилось. У них было. И я разозлилась. Откуда она знала как? Я старше, красивее, лучше, а она даже не вышла замуж и все-таки смогла…

…поехала туда, потому что, честно говоря, не знала, куда пойти. Маме я ничего не рассказала, да она бы мне ничем и не помогла, мы с ней о таком никогда не говорили, доктор тоже ничем не помог, стало только хуже. А я так хотела ребенка. Не могла спать, есть, гулять. Ужасно, когда хочешь чего-то – и не можешь получить. Постоянно думаешь об одном и том же. Больше мне поговорить было не с кем… Мысли путаются. Прошло столько времени… Я очень соскучилась и однажды поехала к ней на такси. Волнуясь и радуясь. И почему раньше не поехала? А когда доктор сказал, что у нее будет ребенок, я просто…

…больше не вернулся в спальню. А когда мама умерла и я унаследовала дом, мы переехали сюда, и он выбрал себе комнату, в которой раньше жила моя бабушка, а я поселилась в той, где мы…

Она держит в руках фотографию. Очень осторожно. Вглядывается в лицо. Вспоминает числа: двойки и восьмерки, восемьдесят два и двадцать восемь. Думает о том, что произошло с ней однажды в двадцать восьмой день летнего месяца. Или не думает. Ей не нужно возвращаться к тем воспоминаниям – они всегда с ней.

Она знает, кто этот мужчина. Знает, кем он был. Она оглядывает комнату, в которой давным-давно хранили летние вещи, складывали в сундуки из кедровых досок и запирали на всю зиму. Летом муслиновые платья в Эдинбурге носили редко – климат не тот. Если в августе случались солнечные дни, платья проветривали, пересчитывали пуговицы и укладывали обратно.

Однако теперь на месте высокого комода со множеством ящиков, который так нравился ее матери – она держала в нем летние шали и тонкие блузки, – стоит телевизор, заливающий комнату голубоватым сиянием.

У мужчины на фотографии на плечах сидит ребенок. Они на улице – в верхнем углу видны ветви деревьев. Мужчина что-то говорит ребенку, девочке. Она крепко держится за его волосы, а он обхватил сильными пальцами ее ножки, чтобы она не упорхнула, как облачко.

Эсме смотрит на это лицо и видит в его чертах, в повороте головы ответ на самый главный вопрос. Это ее ребенок. Только ее.

Эсме смотрит на стоящую рядом с ней девушку, так похожую на мать Эсме, только в странной одежде, с косой челкой – мать никогда бы не позволила себе такого, – и улыбается своим мыслям. Девушка тоже ее крови. Что за мысль. Что за поворот. Ей хочется взять девушку за руку, коснуться ее ладони и держать крепко-крепко, чтобы она не улетела под облака, будто воздушный шарик.

Эсме садится в кресло и опускает фотографию на колени.

Когда снотворное начинает действовать, реальность сливается с воображаемым, подсознательным миром, и можно увидеть сразу две реальности, два мира, оказаться между ними. Знают ли об этом врачи?

Когда ее подняли с пола в коридоре и потащили, как огромную куклу, она не сопротивлялась. Тысячи муравьев уже кружились под потолком, а вдоль стены, низко опустив морду, бежала огромная серая собака.

Ее несли двое мужчин, каждый держал ее за руку и за ногу; голова болталась, капала кровь, остатки слипшихся прядей касались пола. Она знала, куда ее несут. Она слишком долго пробыла в «Колдстоуне» и знала порядки. Серая собака сперва бежала рядом, а потом выскочила в окно. Неужели там было открытое окно? Вряд ли. Но ей почудился ветер, теплый ветер, пробежавший по ее телу, и она увидела, как в коридор вышел человек. Шутки подсознания, потому что перед ней стояла ее сестра, вверх ногами, шла по потолку. И на ней был жакет Эсме. То есть жакет, который Эсме когда-то носила.

Красный. Шерстяной. Он всегда Китти нравился. Сестра отвернулась и пошла прочь. Эсме с тоской смотрела ей вслед. Ее сестра. Здесь. Невероятно. Вот бы закричать, позвать ее, но губы не слушались, язык застыл, да и не было там Китти. Она не приходила. Сейчас она вылетит в окно, как серая собака, как муравьи, которые уже отрастили крылья…