Читать книгу "Я прятала Анну Франк. История женщины, которая пыталась спасти семью Франк от нацистов - Мип Гиз"

Мы знали, что следующими будем мы.

3 сентября Би-би-си сообщила, что британцы вошли в южные районы Голландии и освободили город Бреда. Амстердам захлестнула волна безумного оптимизма, почти истерия. 5 сентября – этот день получил название Безумного вторника, Dolle Dinsdag, – немцы начали отступать.

Это были не те надменные, здоровые, хорошо снаряженные молодые солдаты, которые вошли в Амстердам в мае 1940 года. Они выглядели обессиленными и потрепанными, как мы. Они старались унести с собой все деньги и ценности, какие только удавалось награбить.

Вместе с ними на поездах, велосипедах, автомобилях в Германию или на восток Нидерландов отступали голландские предатели, которые все это время сотрудничали с нацистами.

Никто точно не знал, что происходит, особенно сами германские солдаты.

Голландцы вытащили припрятанные красно-бело-синие голландские флаги, стряхнули с них пыль и развесили на домах с оранжевыми лентами. Люди собирались на улицах группами, хотя это все еще было запрещено. Некоторые делали небольшие британские флаги из бумаги, и дети готовились размахивать ими, встречая освободителей.

Но прошел день, затем второй, третий… Ничего не происходило. Постепенно мы снова начали замечать присутствие немцев, словно те, кто бежал, вернулись. Объявление о том, что британцы вошли на юг Голландии, оказалось ложным. Эйфория 5 сентября отступила, но люди не сомневались, что нас освободят со дня на день.

В этой неопределенности мы продолжали жить и заниматься своими делами. Наконец 17 сентября королева Вильгельмина обратилась к железнодорожникам Голландии (их было более тридцати тысяч) с призывом объявить забастовку. Эти действия должны были парализовать немецкий военный транспорт. Речь королевы была очень трогательной. Она призывала рабочих быть осторожными и остерегаться карательных мер, которые могли быть приняты против них. И действительно, наказанием за забастовку в такое время была смерть.

Наступил новый Безумный вторник, который сопровождался всеобщим смятением. В тот день Би-би-си объявила, что британцы и американцы перешли в активное наступление под Арнемом, а Эйзенхауэр вышел на западный берег Рейна, к границе Германии. Железнодорожники начали забастовку. На следующий день весь транспорт остановился.

Бастующие попрятались. Немцы пришли в ярость. Вся страна затаила дыхание в ожидании освободителей. И тут у меня возник вопрос по работе. Я позвонила брату господина Коопхейса, который часто давал мне советы. Я задала свой вопрос, и он ответил:

– Вы хотите спросить об этом моего брата?

Его сарказм поразил меня.

– Как я могу его спросить? Он в концлагере Амерсфоорт!

– Нет, он направляется к вам. Выйдите на улицу.

Эта шутка показалась мне слишком жестокой, но он повторил:

– Выйдите, выйдите на улицу, Мип. Это правда.

Телефонная трубка выпала у меня из рук. Я выбежала из дома. Элли решила, что я сошла с ума, и в тревоге бросилась за мной.

Сердце у меня колотилось. Я озиралась вокруг и вдруг увидела господина Коопхейса. Он переходил мост между Блемграхт и Принсенграхт. Заметив меня, он помахал мне рукой.

Мы с Элли бросились к нему. Обычно я – человек довольно сдержанный, но тут стала громко выкрикивать его имя. Элли вторила мне. Я подбежала к нему, и мы крепко обнялись. Мы втроем смеялись и плакали одновременно.

Вместе мы направились к нашему дому, разговаривая без умолку. Я не могла на него насмотреться. Для человека, который недавно был в немецком концлагере, он выглядел довольно хорошо, даже лучше, чем раньше. Да, он похудел, но щеки его румянились, а глаза блестели – раньше такого не было.

Я сказала, что он прекрасно выглядит. Он рассмеялся и ответил:

– Еда в лагере была отвратительной. Сырая морковь, сырая свекла, иногда водянистый суп… И… вы не поверите… впервые за много лет моя язва прошла. Эти сырые овощи излечили ее.

Меня накрыла теплая волна облегчения. И я торопливо спросила:

– А остальные? После ареста…

Господин Коопхейс покачал головой.

– Сначала нас держали вместе, всех десятерых, но потом меня и Кралера отделили. После этого я ничего о них не слышал.

Благополучное возвращение господина Коопхейса вселило в меня надежду – может быть, спасутся и все остальные. Коопхейса освободили из-за состояния здоровья. Красный Крест помог ему быстро вернуться домой.

Мы продолжали ждать наших освободителей. Дни тянулись невероятно медленно. Сентябрь подходил к концу, погода стала ужасной. Для нас ничего не изменилось – немцы по-прежнему были повсюду. Они обозлились и терзали нас с удвоенной силой. Наша надежда на окончание войны и оккупации постепенно стала угасать.

Чтобы наказать голландцев за забастовку, немцы отменили все гражданские поезда. Теперь по железной дороге перевозили только солдат, боеприпасы и германские грузы. Еду и уголь для населения доставлять перестали. «Пусть они голодают и мерзнут» – такой стала политика немцев. Поставки продовольствия и топлива прекратились. В Амстердам и Роттердам попадали жалкие крохи, которые привозили баржами по рекам. Добыть пропитание становилось труднее с каждым днем. Чтобы приготовить самый простой ужин, мне приходилось часами ходить из магазина в магазин.

В самом конце сентября британцы, к нашему ужасу, потерпели поражение под Арнемом. Вся наша радость и надежда мгновенно угасли. Союзники не продвигались вперед. Немцы надежно закрепились на своих рубежах. Мы впали в отчаяние. Кроме того, приближалась очередная зима. Погода уже стала мрачной и безрадостной. Постоянно шли дожди, было необычайно холодно. У нас не было сил принять то, что готовила нам эта ужасная зима.

По германскому радио продолжал выступать Гитлер. Он грозил всему миру таинственным новым оружием. Затем союзники взяли Аахен – первый германский город. Здесь жили Эдит Франк с девочками, пока господин Франк обосновывался в Амстердаме. Город был так близко к Голландии – и в то же время так далеко.

Голландцев, как раньше евреев, тысячами отправляли в Германию. Взрослые мужчины скрывались, и на улицах можно было встретить по большей части женщин, детей и мужчин старше сорока. Нам крупно повезло, что Хенка не схватили. Удача не изменила ему. Ходили слухи, что Гитлер собирается призывать в армию пятнадцатилетних мальчишек и шестидесятилетних стариков.

Ситуация быстро ухудшалась. В ноябре реки и каналы замерзли, и доставлять продовольствие в город на баржах стало невозможно. Цены на черном рынке удвоились, потом утроились, потом выросли еще. В течение нескольких недель я ходила на работу пешком, оставляя велосипед дома. Это было слишком опасно – если бы немцы увидели приличный велосипед в рабочем состоянии, они попросту отобрали бы его, бросив меня посреди улицы. Я не могла так рисковать. Велосипед нужен был нам для другого.

После возвращения господина Коопхейса мы с ним стали каждый день вместе ходить на работу и с работы – по часу в каждую сторону. Чаще всего погода была пасмурной, шел неприятный холодный дождь. Хенк работал на городскую администрацию и имел официальное разрешение пользоваться велосипедом. Но вскоре и он стал оставлять его дома – в случае поломки ремонт обошелся бы слишком дорого, и достать новые шины было невозможно. Лучше было приберечь велосипед до лучших времен. Хенк тоже стал ходить на работу пешком. У нас не было велосипедов, угля для отопления, газа для готовки и практически не было электричества. Немцы обеспечивали электричеством и всем необходимым только себя и больницы.