Читать книгу "Яков Блюмкин. Ошибка резидента - Евгений Матонин"

Чем заметнее становилось противоречие между тем делом, которое изо дня в день творили Александрович и его сотрудники, и его принципами и убеждениями, тем громче требовала его революционная совесть „очищения“ и искупления… В таком состоянии люди идут только на самоубийство либо на акт величайшего самопожертвования… Взрыв во дворце Мирбаха должен был быть сигналом для все еще медлящих пролетариев Германии и Австрии».

Однако хлопоты ни к чему не привели. Перед расстрелом с Александровичем долго беседовал Петерс. «Александрович был сильно взволнован, — отмечал он. — Я долго говорил с ним наедине, и он не находил слов для оправдания своего поведения… Его оправдания сводились к тому, что он беспрекословно только подчинялся партийной дисциплине… но у меня создалось впечатление, что он говорил искренно, что он был образцовым по дисциплине членом партии эсеров, и его ошибка в том, что он подчинился дисциплине этой партии… Он плакал, долго плакал, и мне стало тяжело, быть может, потому, что он из всех левых эсеров оставил наилучшее впечатление. Я от него ушел». В ночь на 9 июля 1918 года Александровича расстреляли.

«Я его знал и, когда встречался с ним, никогда не спрашивал, левый он эсер или большевик. Он был авторитетный член комиссии, и это было достаточно, — заявил на следующий день Троцкий. — Эта Комиссия была одним из важнейших наших органов, боевым органом, направленным против контрреволюции… Он работал рука об руку с Дзержинским, ему доверяли, и он делает эту Комиссию органом убийства графа Мирбаха, он похищает 500 тысяч рублей и передает левоэсеровскому ЦК на организацию восстания. Он был революционер, и мне рассказывали, что он умер мужественно, но здесь дело идет не о личной оценке, а о долге власти, которая хочет существовать. Он должен понять, что товарищ Председателя Комиссии по борьбе с контрреволюцией не может допускать превращения аппарата Советской власти в орудие восстания против нее, не может взять деньги этой власти для организации восстания, арестовать ее представителей. А он арестовал Дзержинского, своего ближайшего начальника, который доверял ему. Большего вероломства (правда, продиктованного дисциплиной партии) — большого вероломства и большего бесчестия нельзя себе представить».

Что же, с точки зрения «корпоративной этики» вина Александровича действительно была очевидной. Не исключено, впрочем, что его расстрел носил показательный характер — для немцев, которым нужно было «предъявить» человека, при помощи которого Блюмкин и Андреев попали в их посольство с документами ВЧК.

Говорят, что Коллонтай написала некролог «Памяти тов. Александровича» и отнесла в «Правду», но ей в публикации категорически отказали. Остается еще добавить, что 14 апреля 1998 года Александрович был реабилитирован. В заключении Генеральной прокуратуры Российской Федерации по его делу говорилось: «Никаких доказательств совершения Александровичем каких-либо противоправных действий против советской власти и революции в деле не имеется. Сведений о подготовке террористического акта над Мирбахом Александрович не имел, а заверение удостоверения от имени Дзержинского, дающее полномочия Блюмкину и Андрееву на аудиенцию у посла Р. Мирбаха (ошибка в тексте; правильно: В. Мирбаха. — Е. М.), не может служить основанием для привлечения Александровича к уголовной ответственности и его осуждению».

А Дзержинский вскоре вернулся на свою должность. Уже 22 августа 1918 года тот же Совет народных комиссаров постановил: «Председателем ВЧК вновь назначается т. Ф. Дзержинский, отставка которого была принята больше месяца тому назад по собственному его прошению». Позже Петерс признавался, что увольнение «железного Феликса» было фикцией. «Хотя формально Дзержинский был устранен как председатель ВЧК, — вспоминал он, — фактически он оставался руководителем ВЧК, и коллегия была сформирована при его непосредственном участии».

«ФЛАГ ЖЕЛТО-ГОЛУБОЙ…»

«Высокого роста, голова бритая, обросший черной бородой…» Блюмкин скрывается

Июль 1918 года. Хроника событий нескольких дней после «восстания»:

7 июля. Москвич Никита Окунев записал в дневнике: «К вечеру были в электрическом театре. По дороге туда слышалась стрельба, но театр полнехонек, и все спокойны. О восстании эсеров разговору мало, как будто это заурядное явление… Вечером можно было наслаждаться, сидя у открытого окна, звуками гармошек и граммофонов, коими забавляли себя буржуи и товарищи, видимо, нисколько не потрясенные чрезвычайными происшествиями прошлых суток».

8 июля. Состоялась панихида по графу Мирбаху. Ее совершили два польских священника — немецких в Москве не было. Затем гроб повезли на Александровский вокзал. Немцы хотели, чтобы процессия состояла из катафалка, запряженного четверкой лошадей, а все сотрудники и друзья посла шли за ним пешком. Однако власти на это не решились — посчитали, что в свете последних событий такая церемония будет выглядеть слишком вызывающей. В итоге гроб повезли на грузовике, а немцы прошли за ним лишь несколько сотен метров до Арбата.

Ни Ленин, ни кто-либо из советского правительства на похороны не пришли. От Арбата тело посла сопровождали лишь несколько человек в легковом автомобиле. Впереди и сзади ехали грузовики с красногвардейцами. К удивлению немцев, в пути их встретил нарком Чичерин. Затем он приехал на вокзал и возложил на гроб венок с надписью на белой ленте: «Смерть графа Мирбаха — тяжелая утрата и для нас. Он пал, отстаивая идею мира».

«Совершенно очевидно, — отмечал в дневнике майор фон Ботмер, — что убийство посланника должно было послужить сигналом выступления левых социалистов-революционеров против большевиков… Правительство Советов действовало энергично, поскольку дело шло о его существовании. Однако тот факт, что убийцам дали возможность уйти, что расследование не дало никаких результатов, свидетельствует о том, что по отношению к нам оно такой энергии не проявило. Хотя внешне было сделано все, что можно было ожидать и что требовалось сделать».

9 июля. В Большом театре возобновилось заседание съезда Советов. Троцкий заявил, что партия левых эсеров «совершила окончательно политическое самоубийство» и «уже не может воскреснуть». А делегаты возмущенно вторили, что левым эсерам «не может быть места в Советах». Свердлов добавил, что в ЦИК будут предоставлены места лишь тем членам ПЛСР, которые заявят о своей «несолидарности» с действиями их ЦК.

Большевики охотно подливали масло в огонь, который сжигал партию левых эсеров. В ней начались расколы. Осудили действия московских товарищей тульские, саратовские и другие левоэсеровские партийные организации (в общей сложности восемнадцать). Вместе с тем левых эсеров начали повсеместно исключать из Советов. (Уже к началу августа недавно мощная партия де-факто перестанет существовать как единая политическая сила; большинство ее руководителей будут находиться в подполье.)

В этот же день было сформировано новое руководство ВЧК. В него вошли девять большевиков. Принято решение уволить из Комиссии всех левых эсеров, а беспартийных чекистов обязали в трехнедельный срок представить рекомендации от членов РКП(б)[21] и подробно описать свою предыдущую деятельность.