Читать книгу "Бунт на продажу. Как контркультура создает новую культуру потребления - Эндрю Поттер"

Здесь мы видим, как Мур совершает смертный грех контркультуры. Он отмахивается от реального решения проблемы, стоящей перед ним, — решения, которое однозначно улучшит жизнь его сограждан, — на том основании, что оно не радикально или слишком «поверхностно». Он не только настаивает на революционных переменах в культуре, он отвергает все менее радикальное. Это — экстремальный бунт.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что аргументы Мура против контроля над оружием совершенно несостоятельны. Насилие с применением огнестрельного оружия — это классический пример гоббсовской гонки навстречу поражению. Каждый отдельный человек может повысить личную безопасность, приобретя пистолет, но каждый, кто так делает, одновременно становится более опасным для соседей. Конечный результат — коллективное всеобщее поражение, все люди становятся опасными друг для друга, понижая среднюю степень персональной безопасности. Решение для отдельных людей — такое же, как для наций, увязших в гонке вооружений. Людям нужен договор о контроле над оружием, чтобы прекратить эту конкуренцию. Именно это и предлагают законы о контроле над оружием.

Мур утверждает, что от законов о контроле над оружием мало толка, так как в Канаде хранятся миллионы единиц оружия, но насилия с их применением почти не наблюдается. Но этот аргумент — неполное изложение фактов, граничащее с ложью. Режиссер не упоминает, что в Канаде действуют чрезвычайно строгие законы о владении оружием. Может быть, в этой стране действительно хранится восемь миллионов единиц оружия, но это почти исключительно однозарядные винтовки и дробовики, запертые в оружейных сейфах в сельских районах. Там почти нет пистолетов, полуавтоматического оружия и совершенно нет штурмовых винтовок. Пистолеты ТЕС-9, которые применялись во время бойни в школе «Колумбина», в Канаде купить невозможно. Ни один гражданин не имеет права по какой бы то ни было причине носить заряженное оружие в канадском городе. Мур показывает нам тир в Сарнии (провинция Онтарио), но не упоминает, что ни одному из любителей стрельбы не разрешается выносить оружие за пределы тира.

Другими словами, главная разница между Канадой и США является «не культурной, а институциональной. Как бы то ни было, различия в культуре — это следствие различий в законодательстве и государственных институтах. Канадцы в отличие от американцев не живут в культуре страха вовсе не потому, что смотрят другие телешоу или свободны от наследия рабовладения, а потому, что им не приходится постоянно волноваться, что их могут застрелить.

* * *

Контркультурное мышление не только привело к определенной наивности в отношении преступности, оно также способствовало почти бесстыдной гламуризации душевных недугов. Во многих книгах, начиная с «Пролетая над гнездом кукушки» до таких книг, как «История безумия в классическую эпоху» Мишеля Фуко и «Феноменология переживания» Р. Д. Лэйнга, высказывается предположение, что сумасшедший человек на самом деле не безумен, он просто не такой, как другие. Они не больные, они — нонконформисты, которых одурманили лекарствами и заключили в неволю, чтобы они не задавали слишком много нелицеприятных вопросов.

Норман Мейлер вывел эту связь еще в 1957 году, утверждая, что хипстер с его пренебрежением к социальным условностям по сути являет собой тип психопата. В современном мире ускорение темпов повседневной жизни создало ситуацию, в которой «нервная система подвергается стрессу настолько, что становится невозможным такой компромисс, как сублимация». Так, на смену невротичному подавлению энергии инстинктов приходит психопатология, и система социального контроля утрачивает свою власть над человеком. Единственная разница между хипстером и обычным психопатом в том, что первый «экстраполирует, исходя из своего состояния, из своей внутренней уверенности, что его бунтарство справедливо, что это радикальное видение вселенной, которое отличает его от невежества, реакционной предубежденности и неуверенности более заурядных психопатов».

Связь, которую Мейлер видит между контркультурным бунтом и безумием, фактически исходит непосредственно из главных постулатов контркультурной критики. Если все правила являются репрессивными ограничителями — помехами для свободы и творчества индивида, то нельзя не заметить, что сама рациональность есть система правил. По мнению Мейлера, существует лишь два типа людей: хипповые («бунтари») и цивильные («конформисты»). Неудивительно, что рациональность определяет существование цивильных людей. Что такое принцип непротиворечивости, если не навязываемое социумом правило, ограничивающее нашу речь? Что такое научные факты, если не верования, получившие официальное одобрение от бюрократов? Что такое лингвистическое значение, если не мертвая рука прошлых предрассудков и условностей, удерживающая нас, ограничивающая наши слова и мысли? Даже грамматика — что это, если не смирительная рубашка, ограничивающая нашу спонтанность, творчество и свободу?

Все это мы можем увидеть в работах художников, которые, чтобы по-настоящему выразить себя, запросто нарушают все эти правила. Однако если рациональность — это всего лишь система правил, а свобода заключается в спонтанности индивидуального самовыражения, то, по-видимому, свобода представляет собой некую иррациональность. Если рассудок — это Аполлон, значит, безумие — это Дионис. Как написал Фуко, безумие «правит всем, что легко, радостно, фривольно в этом мире». Именно безумие, безрассудство позволяет людям «веселиться и вкушать радости».

Рассудку для установления своей гегемонии необходимо «поработить безрассудочность». Он должен уничтожить безумие, чтобы навести порядок и установить контроль. В средние века церкви приходилось сжигать еретиков, дабы сохранять свою власть над сердцами и умами людей. В светскую эпоху рассудочность заменила религию как господствующая культурная система. Посему не еретики, а безумцы представляют наибольшую угрозу этой системе.

Фуко утверждает: современная эпоха началась с того, что он называет «великое заключение». Те, кто не вписывался в общество, отлавливались и помещались в тюрьмы, психбольницы и работные дома. По мнению Фуко, эти институты стали столпами порядка в современном обществе. Он постоянно проводит аналогию между тюрьмами и психбольницами: заключением в тюрьму наказывают тех, кто отказывается поступать, как все остальные; психбольницы контролируют тех, кто отказывается мыслить, как все остальные. По мнению Фуко, репрессивное общество, изображенное Джорджем Оруэллом в романе «1984», где улицы патрулирует «полиция мыслей», задерживая тех, кто совершает «мыслительные преступления», уже довлеет над нами. Мы просто не признаем этого, потому что тюрьмы называются «больницами», а полицейские называются «врачами».

Разумеется, следует признать, что в СССР было обычным делом, когда политических диссидентов помещали в психиатрические учреждения, как и то, что коммунистическое правительство Китая отправило огромное количество людей в «перевоспитательные» лагеря.

Кроме того, до самого недавнего времени западная психиатрия действительно выносила некоторое количество очень сомнительных диагнозов (например, классифицировала гомосексуализм как душевную болезнь). Однако едва ли это подтверждает заявление о том, что психбольницы — это всего лишь тюрьмы с другим названием. Есть огромная разница между сомнениями в том, является ли гомосексуализм душевным расстройством и является ли шизофрения психическим заболеванием. Однако в 1960-х годах многие влиятельные интеллектуалы начали задаваться именно таким вопросом. В своем бестселлере 1967 года «Феноменология переживания» основатель «антипсихиатрии» Р. Д. Лэйнг, известный нетрадиционным подходом к лечению шизофрении, считал, что шизофреники находятся в «путешествии во внутреннее пространство и время», пытаясь обойти все нормализующие структуры, навязанные в процессе социализации. Хотя он не отрицал, что такое путешествие причиняет сильные страдания, но утверждал: шизофреники находятся на пути к открытию своей подлинной человеческой природы. Если любая социализация, по сути, принудительна, то свобода означает не что-либо, а разрушение всех ее результатов. Для этого требуется отвергнуть все навязанные обществом разделения между внутренним «я» и внешним миром, прошлым и будущим, реальным и воображаемым, добром и злом. «Нормальное» общество воспринимает это как нарушение мыслительного процесса именно потому, что это означает отказ от традиционного социального порядка. На самом деле это показывает невозможность обретения истинной свободы в ограничивающих рамках «нормального» общества.