Читать книгу "Через годы и расстояния. История одной семьи - Олег Трояновский"

Уже 16 апреля 1953 года президент Эйзенхауэр произнес речь, в которой призвал новое советское руководство использовать имеющийся «шанс утвердить мир». Он потребовал от Советского Союза не риторических заявлений, а действий и конкретно назвал такие шаги, как достижение договоренности о перемирии в Корее, заключение австрийского договора, освобождение тех военнопленных, которые продолжали содержаться в СССР после войны, и реальный прогресс в области разоружения. И хотя через два дня государственный секретарь Джон Фостер Даллес выступил с резкой речью в худших традициях холодной войны, как бы поправляя своего президента, тем не менее в советском руководстве выступление Эйзенхауэра было воспринято очень серьезно. Уже одно то, что оно было полностью опубликовано в советской печати, говорило о многом. Для тех времен это был редкий, можно сказать, исключительный случай.

Президиум ЦК поручил МИДу подготовить проект ответа президенту США. Молотов вместе с тогдашним главным редактором «Правды» Д. Т. Шепиловым и известным обозревателем Г. А. Жуковым засел за составление ответа. В особо важных случаях он предпочитал сам составлять официальные правительственные заявления, а не править тексты, подготовленные аппаратом. Министр считал себя журналистом с тех пор, как сразу после Февральской революции редактировал «Правду». Он действительно умел точно формулировать мысль, хотя конечный продукт не отличался блеском стиля. Впрочем, Молотов и не придавал этому значения. Беда заключалась в том, что процесс сочинительства занимал очень много времени. Споткнувшись на каком-нибудь обороте или слове, Молотов мог долго примерять различные варианты, пока не находил выражение, которое его устраивало. В этом, как и во многом другом, проявлялся педантизм его характера, придирчивость, с которой он подходил ко многим явлениям жизни. Как правило, он предпочитал не писать сам, а диктовал, но не стенографистке, как это делал, скажем, Хрущев, а кому-нибудь из своих сотрудников.

Должен сказать, что Хрущев и Молотов в это время достаточно продуктивно координировали свои действия на внешнеполитическом поприще. Во всяком случае, мы, работники секретариата Министерства иностранных дел, тогда еще не замечали между ними каких-либо серьезных споров, а тем более конфликтов.

Так или иначе, но через три дня ответ Эйзенхауэру был готов, утвержден Президиумом ЦК и опубликован в «Правде» в качестве передовой статьи без подписи. Такая форма ответа сама по себе отражала ситуацию в советском руководстве на тот момент. Первый среди равных еще четко не обозначился в лице Хрущева, а Маленков уже не мог претендовать на эту роль.

Конечный продукт оказался, может быть, менее конструктивным, чем следовало, но Молотов оставался Молотовым, и он не склонен был раскрывать свои объятия, не удостоверившись в том, что взаимность ему обеспечена. Тем не менее ответ Эйзенхауэру в целом был позитивным.

Не остался в стороне и Черчилль, который вновь возглавил английское правительство. Выступая в парламенте, он призвал великие державы организовать «без долгих отлагательств» конференцию на высшем уровне. Чем вызвал раздражение заокеанских политиков, которые дали понять своему партнеру, что не одобряют несогласованных инициатив.

Этот эпизод, как и последующие дипломатические ходы Черчилля и Идена, говорят о том, как важно оценивать действия оппонентов без предвзятого мнения, объективно с учетом обстоятельств, сложившихся на данный момент. Действительно, во время войны, и особенно на заключительном ее этапе, Черчилль при поддержке Идена делал немало, чтобы осложнить отношения между союзниками и положить начало холодной войне. Но прошло время, обстоятельства изменились, видоизменились и интересы Великобритании и ее правительства. Теперь дело обернулось так, что лидеры консерваторов по ряду внешних и внутренних причин оказались заинтересованными в разрядке международной напряженности. Отсюда и призывы, несмотря на недовольство Вашингтона, к созыву совещания на высшем уровне, отсюда и успешное сотрудничество Молотова и Идена в качестве сопредседателей Женевского совещания по Индокитаю в 1954 году, несмотря на серьезное противодействие правительства США, отсюда и приглашение Булганину и Хрущеву посетить Великобританию в 1956 году. Впрочем, это были последние серьезные попытки Лондона проводить независимую от Вашингтона политику, закончившуюся крахом во время англо-франко-израильского нападения на Египет осенью 1956 года.

Идее Черчилля о созыве совещания четырех держав на высшем уровне суждено было осуществиться только в 1955 году, но уже в конце 1953 года удалось договориться о встрече четырех министров иностранных дел, которая и состоялась в Берлине в январе-феврале 1954 года.

По существу, это была скорее конференция с пропагандистским акцентом. В центре внимания находился германский вопрос, а поскольку позиции Советского Союза и западных держав здесь не стыковались практически ни по одному пункту, то дело ограничивалось стремлением каждой из сторон представить свою позицию в наиболее привлекательном виде для мирового, и особенно для немецкого, общественного мнения.

Впрочем, сама конференция проходила довольно спокойно. Никто особенно не рассчитывал на какой-либо серьезный успех. Зато каждый использовал ее для того, чтобы прощупать позиции противника на этом постсталинском этапе международных отношений.

Мне лично интереснее всего было наблюдать за поведением участников конференции. Молотов старался продемонстрировать свой новый, как теперь говорят, имидж, отличный от образа твердокаменного сталинского наркома прошлых лет. И в том, что касается если не существа вопросов, то во всяком случае внешней манеры поведения, это ему вполне удавалось. Как вспоминал позже помощник государственного секретаря США Ливингстон Мерчант, «было очевидно, что русские очень старались выглядеть разумными человеческими существами… Они пытались острить, причем г-н Молотов – успешнее других. Он оказался удивительно занимательным и непринужденным собеседником».

Даллес тоже не скупился на комплименты в адрес советского министра. На одном из обедов он сказал, что считает его дипломатом с выдающимися способностями и опытом. И в шутку предположил, что Молотову с его выдающимися умственными способностями место на Уолл-стрит. А на замечание последнего, что у него нет для этого денег, заметил, что Уолл-стрит для того и существует, чтобы делать там деньги. Молотов поскромничал, сказав, что считает себя во внешней политике новичком, поскольку начал заниматься ею только в 1949 году. Однако добавил, что сорокалетний опыт внутри политической деятельности очень пригодился ему и в дипломатии.

В Берлине мне впервые пришлось наблюдать за Энтони Иденом. О нем и раньше приходилось много слышать как о дипломате высшего класса, который еще до войны ушел в отставку из правительства Невилля Чемберлена в знак протеста против политики «умиротворения» Гитлера, проводившейся этим правительством. Уже одно это говорит о том, что он обладал целеустремленностью и мужеством. В качестве министра он приезжал в Москву в декабре 1941 года, чтобы налаживать контакты с Советским Союзом. А затем был бессменной правой рукой Черчилля на всех конференциях военного времени и даже пользовался известным расположением Сталина. Опытный, красивый, элегантный – мне казалось, что Иден был воплощением того, каким должен быть министр иностранных дел этой державы, некогда великой, но неумолимо терявшей свой международный вес. Впрочем, некоторые английские дипломаты впоследствии говорили мне, что внешний портрет Идена не совсем соответствовал тому, каким он был на самом деле. По их словам, он будто бы часто был взвинчен, своеволен и не расположен прислушиваться к мнению других.