Читать книгу "Генералиссимус Суворов. "Мы русские - враг пред нами дрожит!" - Арсений Замостьянов"

В те дни все любили Суворова – и он, кажется, любил всех. В пространном письме Екатерине Потёмкин хлопотал о награждении Суворова, описывая впечатляющую битву в красках: «На тесноте сперлось множество конницы и пехоты, и, смешавшись с неприятелем, сделали кучу, которую было уже трудно в строй привести. Он своим постоянным присутствием в первых всегда рядах удержал людей на месте. Солдаты сами повторяли бегущим: «Куда вы? Генерал впереди!»[1]. Талантливейший администратор и реформатор армии, Потёмкин смог по достоинству оценить Суворова после кинбурнской победы: «Кто, матушка, может иметь такую львиную храбрость? Генерал-аншеф, получивший все отличности, какие заслужить можно, на шестидесятом году служит с такой горячностью, как двадцатипятилетний…»[2]. Императрица ответит благосклонно: «Победа совершенная, но жаль, что старика ранили». Через Потёмкина Екатерина послала Суворову и собственноручно написанный весьма лестный рескрипт. Особенно брали за душу слова монархини: «Чувствительны нам раны ваши». Старый солдат до слёз был растроган.

Благодаря эмоциональному представлению Потёмкина, императрица «решилась к нему послать за веру и верность Св. Андрея» – высший орден империи, не считаясь со «старшинством» генерал-аншефов Долгорукого, Каменского и Миллера. Суворов благодарил Потёмкина в самых цветастых выражениях: «Цалую ваше письмо и руки, жертвую вам жизнию моею и до конца дней». Да и сам князь Таврический в те дни в переписке с Суворовым даже превысил меру галантного века, выражая свою благодарность: «Не нахожу слов изъяснить, сколь я чувствую и почитаю вашу важную службу; я так молю Бога о твоём здоровье, что желаю за тебя сам лучше терпеть, нежели бы ты занемог».

После сражения, ранним утром, русские офицеры заметили возле мыса Кинбурнской косы построенные в линию турецкие суда. Туда на шлюпках турки перевозили своих «живых и мёртвых». Суворов пишет Потёмкину: «Мы их поздравили рикошетами с 6-й и 7-й нижних батарей». На мыс Суворов послал казаков донского полковника Исаева, которые ещё раз показали туркам, что московиты держат косу под контролем.

До весны 1788 года Суворов жил-поживал в Кинбурне. Несколько раз на своём донском коне объезжал укрепления. Такие поездки занимали по пять-шесть дней. Следил за подготовкой к зимним холодам («Казаки своих лошадей берегут, и есть у них сено на морозы») и к новым боевым действиям.

В декабре, в Кинбурне, Суворов пишет руководство для командиров частей, которое начал с указания на существенный недостаток, всё ещё присущий некоторым армейским частям: «В сражении регулярным войскам крик весьма неприличен и варвары того не чинят; он знак не храбрости, но больше робости, происходящей от недовольного в экзерцировании солдат и от того ненадёжность их на самих себя. Хотя в свете храбрее россиянина нигде нет, крик только опасен, что он один приносит военную расстройку, лишают послушания и уже не внемлят команды. Господам начальствующим в регулярных войсках солдатам крик крайне воспретить и толковать о вреде от оного во всех маневрах и эволюциях». Иное дело – слаженное молодецкое «Ура!» или излюбленная Суворовым барабанная дробь. Эти инструменты повышают боевой дух, сплачивают войско, а от беспорядочного разнобойного крика приходилось избавляться. Говорит Суворов и о конных стрелках, которых должно быть в каждом капральстве по четыре и в каждой казачьей сотне по десятку. Говорит и о пагубной манере «немилосердно убивать» сдавшихся турок, просящих «аман». Это нарушение воинской этики приводит в ярость «басурман» и наносит вред Российской армии.

А. В. Суворов. Гравюра А. Флорова

В июне, предваряя наступление турецких морских сил, Суворов приказывает выстроить на Кинбурнской косе две батареи. Их устроили в четырёх верстах от крепости, на самом мысу. И 17 июня батареи вступили в дело. Турецкая эскадра Гассана-паши возвращалась после неудачного для османов сражения с русской гребной флотилией (ею командовал уважаемый Суворовым принц Нассау-Зиген) на лимане. Гассан потерял тогда свой флагманский корабль, но сам спасся на шлюпке. Итак, Гассан выходил из лимана – и в 22 часа его эскадра попала под интенсивный огонь суворовских батарей. Семь кораблей поразили русские орудия! Командовал артиллерией форта майор Дмитрий

Крупенников – умелый и решительный суворовский офицер, ставший из капитанов майором за отличия в Кинбурнском сражении. Поход Гассана окончился тяжёлым поражением при минимальных потерях с русской стороны. Ликовавший князь Потёмкин надеялся, что турки, обескураженные пальбой суворовских батарей и ловкостью гребного флота, сдадут Очаков. Эти надежды оказались преждевременными.

Артиллерия Крупенникова позже преградит путь Гассану, когда тот решит вернуться в лиман на выручку турецких судов, которые были атакованы русскими гребными судами. Суворов, находясь в Кинбурне, насколько это было возможно, внимательно следил за действиями русского и турецкого флотов, понимая важность морских баталий для судьбы Очакова. В эти дни сделал ставку на морские силы и Потёмкин.

Из командиров лиманской эскадры мы уже упомянули контр-адмирала Карла Нассау-Зигена (1745–1808). Этот представитель владетельного дома германского княжества Нассау долгое время пребывал на французской службе, а в Россию был привлечён Потёмкиным аккурат в 1788 году. Потёмкин писал Суворову о Нассауском: «В крайней прошу содержать тайне: гребными судами будет командовать князь Нассау под вашим начальством. Он с превеликою охотою идёт под вашу команду». С Нассау Суворов советовался, разрабатывая план штурма Очакова: русского генерала интересовал опыт осады Гибралтара, в которой Нассауский участвовал. Нассауский стал ярым приверженцем суворовской идеи быстрого штурма крепости. План штурма Очакова, в котором гребной и парусный флот должен был содействовать пехоте и кавалерии, Суворов представил Потёмкину, но реализовать эту задумку, увы, не удалось. Привлёк Потёмкин в лиманскую эскадру и ещё одного выдающегося деятеля – Джона Поль Джонса (1747–1792). Шотландец, долгое время живший в США, он прославился в годы войны за независимость Штатов, храбро нападая на английский флот. Позже он жил в Париже, заслужив флотоводческим искусством высокую оценку генерала Бонапарта. Джонс восхищался Суворовым, который приятно удивил его своей осведомлённостью о «республиканской войне, хотя о ней очень мало печатали в Европе». Суворова он считал первым полководцем не только России, но и всей Европы. В свою очередь Суворов уважал в Джонсе смелого командира-новатора, о котором был наслышан ещё до временного поступления шотландца на русскую службу. Всей же Лиманской флотилией командовал руководивший Черноморским адмиралтейским правлением контр-адмирал Н. С. Мордвинов. Мордвинова Суворов не жаловал, считал его рутинёром и армейским бюрократом, нерешительным в сражении. Возглавляемое Мордвиновым правление Суворов насмешливо называет «Херсонской академией». Скоро в его нерешительности убедится и Потёмкин, Мордвинов будет отправлен в отставку. Нелюбимый Суворовым Мордвинов всю жизнь будет активным недоброжелателем Фёдора Фёдоровича Ушакова.