Читать книгу "Русский дневник - Джон Эрнст Стейнбек"

Когда мы проехали около четырех миль, нас нагнал автомобиль из аэропорта, мчавшийся на безумной скорости. Оказалось, командир корабля изменил свое мнение и решил все-таки во второй половине дня вылететь в Москву. Мы развернулись, помчались обратно в аэропорт и прибыли туда как раз в момент принятия нового решения: командир решил, что самолет не полетит. Мы вернули наш багаж обратно в автобус и снова по ужасной дороге покатили в Сталинград. От постоянного подпрыгивания на жестких сиденьях маленького автобуса у нас заболели некоторые очень конкретные области тела.

Я уверен, что он делал все, что мог, но у него не было никакого шанса защититься от нашей бушующей ярости.

За ужином мы обрушились на Хмарского. В раздражении наговорили ему массу неприятных вещей, только часть из которых была правдой. Мы сказали ему, что он должен приструнить своего гремлина, а не уступать ему. Мы критически высказались о его взглядах, его костюмах и подборе галстуков. Мы были чудовищно грубы с ним – и все это только потому, что, просидев весь день в раскаленном аэропорту, мы чувствовали себя глубоко несчастными.

Господин Хмарский очень расстроился. Я уверен, что он делал все, что мог, но у него не было никакого шанса защититься от нашей бушующей ярости. Да к тому же против него выступала целая команда: нас было двое, и, когда переставал говорить один, тут же вступал другой. После того как он лег спать, мы сильно раскаялись в том, что натворили, потому что поняли, почему мы это натворили. Мы легли спать с ангельским намерением принести ему завтра утром всевозможные извинения.

Утром мы выехали очень рано – хотелось заснять строительство, которое шло на окраинах Сталинграда, сделать фотографии людей, которые строят свои новые домики из досок и штукатурки. Там появилось также несколько новых школ и детских садов, и нам очень захотелось увидеть их и сфотографировать. Мы зашли в крошечный домик, который строит заводской бухгалтер. Он сам таскал доски, сам смешивал раствор, а двое его детей играли в саду возле будущего дома. Он оказался очень приятным человеком. Пока мы фотографировали его, он продолжал строить свой дом. А потом он сделал перерыв, куда-то отошел и принес свой домашний альбом, чтобы показать, что он не всегда был бездомным, что у него когда-то в Сталинграде была квартира. Его альбом был похож на все альбомы в мире. Здесь были его детские и юношеские фотографии, снимки новобранца в форме, идущего в армию, снимки демобилизованного, вернувшегося из армии. Были его свадебные фотографии и фотографии его невесты в длинном белом платье. Потом появились снимки его отдыха на берегу Черного моря. Мы увидели, как он сам и его жена плавали в море, увидели его детей, увидели, как они росли. Там были и художественные открытки, которые ему посылали. В альбоме осталась вся история его жизни, все то хорошее, что с ним случилось. Все остальное отняла война.

– Как вам удалось сохранить этот альбом? – удивились мы.

Он осторожно закрыл альбом, погладил рукой обложку, под которой хранилась вся его жизнь, и сказал:

– Мы очень его берегли. Он нам очень дорог.

Мы вернулись в наш автобус и снова поехали по очень знакомой дороге в сталинградский аэропорт. Там мы увидели, что пассажиры, собиравшиеся в Москву, кроме багажа, несли с собой сетчатые сумки, в каждой из которых было по два-три арбуза: арбузы в Москве купить довольно трудно, а в Сталинграде они очень хороши. Мы присоединились к ним и купили по сетке с двумя арбузами, чтобы угостить наших ребят в гостинице «Метрополь».

СССР. Сталинград. 1947

Начальник аэропорта чрезвычайно долго извинялся перед нами за вчерашнюю ошибку. Он очень хотел нас осчастливить, поэтому постоянно поил нас чаем и даже немного приврал, чтобы сделать нам приятное: сказал, что в самолете, который скоро прилетит сюда с берегов Черного моря, не будет никаких других пассажиров. Как выяснилось, после того как мы набросились на Хмарского, Хмарский напал на него – в общем, все были на грани срыва, а воздух был просто-таки насыщен несправедливостью. Над степью гонял плотную пыль горячий сухой ветер, в аэропорту снова было нестерпимо жарко. Все это плохо действовало на людей: они кидались друг на друга. А мы… мы были так же злы, как и все остальные.

СССР. Сталинград. 1947. Колхозники продают овощи на рынке

Наконец прилетел наш самолет с одноместными сиденьями. Они не пустовали: вместо того чтобы стать единственными пассажирами, мы оказались в перегруженном самолете. Пассажирами были в основном грузины, которые летели в Москву на празднование восьмисотлетия основания города. Они разложили свои пожитки в центре салона и заняли почти все места. Судя по тому, что их сумки были забиты продуктами, неплохо подготовились грузины и к обеду.

Как только мы зашли в салон, двери закрыли, и в самолете сразу стало нечем дышать. Как и в большинстве самолетов с отдельными креслами, в этой модели не было никакой теплоизоляции, и когда солнце раскаляло металлические стенки, раскалялся и воздух внутри самолета. Запах в самолете стоял ужасающий: пахло людьми, уставшими людьми. Мы разместились на своих металлических местах-корзинках, которые оказались не более удобны для сидения, чем подносы в кафетерии.

Наконец самолет взлетел… Как только это произошло, мужчина, сидевший рядом со мной, открыл свой чемодан, отрезал полфунта уже начавшего таять сала и стал его жевать, не обращая внимания на жир, стекавший по подбородку. Этот славный человек был навеселе; он предложил кусочек сала мне, но в тот момент мне почему-то совсем не хотелось есть.

После набора высоты раскаленный самолет превратился в свою противоположность, а капельки конденсата на металлических поверхностях стали превращаться в лед и иней. Мы начали потихоньку замерзать. В общем, обратный полет в Москву запомнился нам как совершенный кошмар, потому что одеты мы были очень легко, а несчастные грузины и вовсе сбились в самолете в кучу – ведь они жили в тропиках и не привыкли к такому холоду.

Хмарский забился в свой угол. Нам казалось, что он нас возненавидел и теперь мечтает только о том, чтобы забросить «этих» в Москву и наконец от них избавиться. Четыре жутких часа провели мы в морозилке, пока наконец не приземлились в Москве.

Гремлин Хмарского преследовал его до конца. Телеграмму, в которой он просил прислать за нами машину, как-то неправильно поняли, и машина за нами не пришла. Новую машину надо было ждать два часа. Но тут появился «левак». При возникновении напряженности «левак» появляется всегда, в любой точке мира. Данный «левак» смог «устроить» машину, которая за очень большие деньги довезет нас до гостиницы «Савой».

По дороге мы говорили о том, как же, наверное, устали лидеры коммунистических и социалистических режимов от этих долгоживущих черт капитализма. Если их искореняют в одном месте, они тут же возникают в другом. Этим они напоминают земляных червей: разрезанный надвое червяк продолжает жизнь уже в двух экземплярах. В Москве маленькие сгустки и колонии капитализма продолжают жить и копошиться повсюду. Это люди, действующие на черном рынке. Это водители, которые «арендуют» машины своих работодателей. Это все те «леваки», которые с неизбежностью возникают всюду, где можно что-то сдать в аренду или продать. А везде, где есть «леваки», будет капитализм. В триста рублей обошлась нам поездка в Москву. Наш «левак» прекрасно представлял, сколько можно взять с нас за такую поездку. У меня нет сомнений в том, что он быстро и умело оценил нашу усталость, наше раздражение и наши финансы, установил цену в триста рублей и неумолимо держал ее, пока мы не заплатили.