Читать книгу "Писатель и балерина - Олег Рой"

– Ну, помнишь, в Ксюшином лицее психологом был, она тогда классе в восьмом, что ли, училась. Молодой, конечно, чуть не только после диплома, но вроде ничего так. И перспективный. В школе не засиделся. Ксюха недавно рассказывала, что он у них в академии… смешно, ей-богу, ни одного нормального института не осталось, сплошь университеты да академии… В общем, он там какой-то консультативный семинар проводил, «Основы психического равновесия в высокотехнологическом обществе» или что-то в этом роде. Ну я и подумала… Поговорила с ним, конечно. Вроде и правду толковый. Или, если к этому не хочешь, можно с кем-нибудь из известных специалистов договориться, с именем, с репутацией. Постарше, посолиднее.

– Не надо посолиднее, – почему-то испугался Марк. И согласился на этого. Как его, Эдуарда Львовича.

Полина, когда он сбивчиво, точно смущаясь, сказал, что вот, мол, настоятельно советуют с психологом пообщаться, неожиданно рассудительно заявила:

– И очень хорошо. Я же вижу, как ты мучаешься – после того как Венечку убили. Ты же писатель, для тебя все, что происходит в романе, происходит на самом деле. И конечно, страшно, когда такие совпадения.

– Ты думаешь, это совпадение, что… что все точно так же? – с надеждой спросил Марк.

– Ну конечно же! – уверенно ответила она. – А что же еще? Правда… – Она вдруг нахмурилась. – Ты ведь гений… А я когда-то читала… или по телевизору была передача… Ну там какой-то писатель написал книгу, и все начало сбываться, как написано. Ты, наверное, не знаешь…

Но Марк помнил. То есть очень может быть, что Полина говорила о чем-то и о ком-то другом. Но он помнил маленькую повесть какого-то питерского фантаста – вот только фамилию забыл, – там созданный текст оказывается настолько реальным, что оживает. И герой постоянно в него как будто проваливается. В умном послесловии какого-то литературоведа это называлось «абсолютный текст». Но мало ли что литературоведы понапишут. Все-таки сам он написал полдесятка отличных детективов, так что со здравым смыслом у него все в порядке. Написанное слово – даже если это слово «убийство» – не может, не умеет, не способно стать реальностью. Текст – это текст, а жизнь – это жизнь. Запад есть запад, восток есть восток, и вместе им не сойтись.

Правда… была еще одна книжка. И тоже автора не вспомнить. Что-то английское. Маленький детективный рассказ, в котором герой описывал настоящие убийства. Убьет – и напишет, убьет – и напишет. Такой у него был модус вивенди, образ действия. И все его книжками зачитывались, потому что очень натурально у него выходило – мороз по коже. И никто не догадывался, никому и в голову не приходило, что знаменитый автор знаменитых детективов – на самом деле убийца.

Но Полина права. Она, конечно, сама не поняла, что именно сказала. Где уж ей понять, добродушно подумал Марк. Она просто не знает, о чем это – «все происходит на самом деле».

Когда он писал, он погружался в текст абсолютно, растворялся в нем, пропадал, превращался в своих персонажей. Ну, в первую очередь в Вяземского, конечно. Это было привычно – такая работа. Но сейчас, во время работы над «Балансом», погружение забирало куда сильнее – потому что роман был гораздо более мощным, глубоким, чувственным, чем «исторические детективы». Гораздо более… личным.

Становиться кем-то другим внутри текста, в отличие от давних детских кошмаров, было совсем не страшно. Ведь не во сне, а наяву, когда полностью контролируешь ситуацию. Такое превращение даже становилось дополнительной защитой от подстерегающей тьмы: ведь если ты стал кем-то другим, она тебя не узнает! А если «другой» и подвергнется ее разрушительному воздействию, ты-то останешься невредим, ведь это «другого» тьма поглотила, не тебя.

Или…

Или между сном и явью разница вовсе не столь велика? И «контроль над ситуацией» иллюзорен? И «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» – больше чем художественный вымысел?

Но это же бред. Бред. Что, он, Марк, не помня себя, кого-то убил, а потом записал? Или – записал, а потом убил?

– И ты думаешь, – торопливо, чтоб отогнать бредовые мысли, проговорил он, – действительно думаешь, что такое возможно? Что роман, который я пишу, сбывается?

– Ой, ну… Я не знаю… – Полина пожала узкими плечиками. – Я просто вспомнила. И… – Она зачем-то посмотрела вверх, словно там, на белом потолке, было что-то нарисовано или написано. – Это же круто, если… – Пошевелив пальцами – как будто ловила ускользающие слова, – она вздохнула, помотала головой, опустила глаза. – Но ведь так не бывает, правда?.. Конечно, нет. Конечно, это просто совпадение. Ну ужасное, конечно, но ведь бывают же совпадения?

Да, думал Марк, совпадения – бывают. Но он, автор очень, по общему признанию, неплохих детективов, точно знал: совпадения – это подозрительно. Очень подозрительно. Это либо свидетельство непрофессионализма сочинителя, либо… либо за случайными, казалось бы, событиями стоят другие, которые автор до поры до времени от читателя скрыл. Хотя, вероятно, и в настоящих преступлениях дело обстоит точно так же.

Впрочем, в жизни совпадения все-таки случаются. Если искать во всем тайные смыслы, действительно можно с ума сойти. Но не рассказывать же психологу обо всех своих… как бы это помягче назвать… размышлениях.

Психолог ему, кстати, не понравился. Амбициозный сопляк, и ничего больше. Не то чтобы Марк не верил в «молодых» специалистов. Да и чужие амбиции были ему скорее симпатичны. Но, знаете ли, под амбициями хоть какой-то фундамент должен быть. Эдик – Эдуард Львович, конечно, конечно! – с важным видом подсовывал Марку какие-то длиннющие опросники, пачки невнятных картинок, заставлял что-то рисовать и, внушительно насупившись, разглядывал результаты.

Все это было так глупо, что, когда доходило до прямых разговоров – вопрос-ответ, как пинг-понг, – Марк готов был уже лезть на стенку от бешенства. Вопросы, впрочем, Эдик задавал небезынтересные. Ну, или они могли показаться небезынтересными, даже, быть может, опасными, если бы не привычка к общению с назойливыми журналистами. Марк очень хорошо умел отвечать – не отвечая. Что вы чувствуете, когда описываете убийство? Да боже ж мой! Примерно то же, что и когда пишу любой другой эпизод: злюсь, когда нужное слово не находится или абзац получается корявым, радуюсь, когда все выпукло и живо.

Он отвечал на бесконечные «психологические» вопросы, а сам думал о романе. Эдик отлично годился на роль четвертой жертвы. Ну, не обязательно жертвы, Марк еще не решил, убьют психиатра тире психолога или он окажется закулисным кукловодом, неизвестным поклонником Алины, который ко всему прочему пишет мистический роман о великой любви и великом искусстве, а перед финалом вполне может инсценировать собственное убийство, чтобы… Что именно «чтобы», было еще не очень ясно. Вообще-то Марк точно знал: загадочный Он – это его собственное alter ego, но таинственность таинственностью, а должен же этот Он хоть кем-то быть, что называется, на самом деле. Знаменитым писателем Он быть не может: роман, посвященный обожаемой Алине, – его первое крупное произведение или даже вообще первый литературный опыт. Но на что-то же он покупает для Алины лилии! Значит, какая-то реальная ипостась у него иметься должна. Водопроводчик, гример или хотя бы генерал в отставке. Впрочем, нет. С генералом – это, пожалуй, перебор. По возрасту не подходит – Он должен быть моложе, пенсионер не годится. Или, может, директор театра – на самом деле Алинин отец?