Читать книгу "Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз"

Под его ногами, в трюме, трудились сидевшие в два ряда рабы. Мягкий плеск весел по воде заглушал их мерное хриплое дыхание. Из люков просачивалась отвратительная вонь испражнений. Море потемнело, изумрудный цвет сменился на оливковый. Караваджо выругался. Сейчас он вполне мог бы сидеть в трюме в цепях, как те несчастные.

Он оглядел галеру от носа до кормы. Сто восемь весел и два больших паруса – больше, чем генуэзские, испанские и венецианские галеры; посадка неглубокая, чтобы заходить в заливы – логова пиратов. «Капитана» была флагманским судном Фабрицио Сфорца Колонна, нового адмирала Мальтийского ордена Святого Иоанна.

Сын Костанцы показался из-за алых занавесей, отгораживавших палубу от юта. Он по-братски обнял за плечи одного из рыцарей в красном камзоле и выкрикнул приказ рулевому. Его зубы сверкали, как волны на солнце, на щеки после тюремного заточения мало-помалу возвращался румянец. Спокойно и уверенно – как хозяин дома, принимающий гостей, – он прошел среди моряков.

Несколько матросов играли на палубе в кости. Фабрицио поставил монету, наклонился, чтобы рассмотреть, сколько ему выпало очков, добродушно выругался и улыбнулся смеху моряков, обрадованных проигрышем командира.

Он подошел к Караваджо и встал рядом с ним, опираясь сапогом на крепления носовой фигуры.

– Совсем как в детстве, когда мы убегали вдвоем и залезали на тутовое дерево. Нам никто не указ.

– Свобода и тогда была лишь обманом.

Фабрицио поджал губы, и Караваджо пожалел о своих словах. Его друг просидел в одиночке почти два года. Столь детская радость от свободы была вполне простительна.

– Только не для меня, – прошептал Фабрицио.

Караваджо услышал в голосе новоиспеченного адмирала эхо давних воспоминаний.

– Что ж, мы и впрямь убегали тогда ото всех – хотя бы ненадолго.

На горизонте в нескольких милях рыжели сухие поля Калабрии. Караваджо, прищурившись, смотрел вперед, сквозь играющие на волнах отблески.

– Сбежим и на этот раз – на Мальту. Как тогда.

Караваджо сжал зубы. «Он что, думает, что опять так же легко заманит меня в постель?»

– Я плыву на Мальту, потому что дал слово твоей матери.

– Значит, это дело чести.

– Дело чести.

Новый бросок костей – и всеобщий рев. Проигравший рассерженно толкнул более удачливого соперника – так что тот повалился на спину. Фабрицио прикрикнул на них, и драка пресеклась. Дальше играли в хмуром молчании.

– Не вини мою маму, Микеле. Для тебя это неплохой шанс. Великий магистр ордена согласился принять меня – с условием, что я привезу на Мальту и тебя. Твое искусство прославит город, который он строит. Смерть того Фарнезе мне простили, а ты получишь хорошие заказы. Мама сделала все, что могла, разве нет?

Караваджо вспомнил, с каким облегчением смотрела на него Костанца, когда объясняла условия договора. Она призвала его в свои покои во дворце ее кузена – князя Стильяно, где художник прожил год, пока был в Неаполе. Костанца помолодела лет на десять, и все благодаря Фабрицио. Микеле помнил, с какой радостью она смотрела на них, когда они мальчиками играли в садах ее поместья. «Я всегда думал, что она радуется мне, – подумал он. – Какая глупость. Родной-то ее сын Фабрицио». Он покосился на красивое, приветливое лицо стоявшего рядом с ним названного брата. «Я до сих пор надеюсь на ее расположение. Как пилигрим, который вздумал соперничать с Сыном Божиим за любовь Пресвятой Девы».

– Конечно, и в Неаполе ты без работы не сидел. «Семь деяний милосердия» в Пио Монте – шедевр, – продолжал Фабрицио. – Но оставаться там тебе было опасно. А на Мальте Томассони до тебя не доберутся.

Да, «Семь деяний…» Среди прочих фигур – еще одна Мадонна с чертами Лены. Изможденная, пепельно-бледная, она воплощала сострадание, в котором Караваджо так нуждался.

– Ты прав, пожалуй. Мальта так далеко, что скроет меня не хуже, чем Индия.

Кожа Фабрицио была гладкой и свежей. Молодой адмирал излучал уверенность в себе – яркую и чистую, как накинутый на его плечи драгоценный плащ с вышитой перевязью. Но сейчас он отбросил со лба соломенно-золотистые волосы и прикусил губу. Его взгляд почти робко искал ответа Караваджо.

– Ты думаешь о нем, Микеле?

– О том, кого я убил?

Фабрицио кивнул, и прядь волос закрыла ему бровь.

– Он еще безжалостнее, чем его мстительные братья, – ответил Караваджо. – Везде меня преследует. Уж он-то доберется и до Мальты.

– Мне иногда кажется, что, уцелев на дуэли, я погиб вернее, чем если бы проиграл ту схватку, – сказал Фабрицио. – А тебе не кажется иногда, что вместе с ним умерли и твои свобода и счастье?

– Я отрезан от свободы и счастья с того дня, как покинул дом твоей матери, – ответил Караваджо. – Были за эти годы минуты, когда я испытывал их вновь, но по большей части я брел через жизнь тяжело, как по болоту.

После удара шпагой, нанесенного в пах Рануччо, Караваджо каждый день вновь и вновь мерял глубину падения своей души. Он положил руку на плечо Фабрицио.

– Когда ты свободен, то видишь только запреты. И в итоге лишаешь человека жизни – может быть, для того чтобы проверить, сумеешь ли ты безнаказанно преступить беспрекословную заповедь Господню. Мы с тобой причастились священнейшей из тайн.

– Хочешь сказать, убийство – это испытание Господне? – Фабрицио печально усмехнулся.

– Нет, – тихо, словно с удивлением, проговорил Караваджо. – Дар.

Фабрицио сжал его запястье.

Караваджо показал глазами на экипаж судна, напоминая ему об осторожности. Фабрицио отнял руку.

– Шипионе хочет, чтобы ты пробыл на Мальте лишь до тех пор, пока он не договорится с Томассони о твоем помиловании. Семья Рануччо все еще требует отмщения. – Он вытянул шею, оглядываясь на четыре корабля, в ряд плывущих за галерой. – На Мальте ты можешь не бояться Томассони. Но остерегайся рыцарей, Микеле. Они дали обет вести монашескую жизнь – и при этом ходят в походы на неверных турок, так что некоторым резня милее, чем молитва.

– А мне-то что до этого?

– Все эти рыцари – дворяне. Германскому рыцарю нужно доказать благородство происхождения в пятом поколении, чтобы его допустили в орден. Француза примут, если его деды и бабки происходили из знатных семейств без примеси простой крови. А испанские и португальские рыцари должны подтвердить, что в их роду нет ни одного еврея.

– А ты?

– У нас, итальянских рыцарей, все предки во всех четырех линиях должны быть дворянами двести лет.

В трюме по спинам галерников звонко прошелся кнут.

– Стало быть, они не монахи, а вельможи, – сказал Караваджо.

– Вельможи и пираты, грабящие турецкие корабли. В портах они развлекаются по тавернам и публичным домам, но старшие рыцари все же держат молодежь в узде. У себя в Поганом садике, Микеле, ты кого угодно мог огреть по голове – кардинал дель Монте вытащил бы тебя из тюрьмы. Но если полезешь в драку с кем-нибудь из рыцарей – можешь считать, что объявил войну знатнейшим семьям Европы. Сам папа пишет им почтительно, подбирая выражения. Так что прикинься смиренным ремесленником и держись от них подальше.