Читать книгу "Белая горячка. Delirium Tremens - Михаил Липскеров"

Весь день стаскивал Мэн людей племени своего в одно место. Только Чернокожей рабыни не нашел. Туда же он стащил лошадей, верблюдов, ослов и приплод их. А потом накрыл мертвый холм кожей шатров и поджег. Зловонный дым поднялся к небу. Три дня горел погребальный костер, и три дня Мэн недвижимо стоял около костра. А потом последние дымки растаяли в жарком воздухе, и на месте рода Мэна остался невысокий холмик пепла. А потом с гор ливанских потянул ветерок и развеял последние остатки верблюдов Мэна, лошадей и ослов Мэна, Жены его и сына его Исаака, сокращенно Младшего.

– Ну что, Господи, – поднял Мэн глаза в небо, – наказание твое я получил. Не мне судить о соразмерности греха и наказания. Все в твоих руках, Господи… А каково же будет твое милосердие, Господи?

Но Бог молчал. Только издалека, с запада, из пустыни, где не могло обитать ни одно живое существо, послышался топот. Мэн даже не стал вытаскивать меч. Ну убьют его, ну и что?.. Раз и навсегда пресекся род Мэна, и его смерть ничего не добавит к бесконечной безнадежности факта.

Меж тем топот приближался, и вот уже около Мэна остановился могучий конь бледной масти. Бока его мерно поднимались и опускались, дыхание было ровным. Как будто он прискакал с соседнего пастбища, а не из западной пустыни, где не могло обитать ни одно живое существо.

– Спасибо тебе, Господи, – поблагодарил Мэн невидимого Бога, вскочил на коня и двинулся на восток, где скрылось племя, погубившее его род.

И день ехал Мэн, и два ехал Мэн, и три… Он ничего не ел и ничего не пил. Потому что в пустыне, по которой ехал Мэн, не было ни еды, ни питья. И тем не менее чем дольше он не пил и чем дольше он не ел, тем больше крепли его мышцы, тем острее становился его взгляд, тем резвее становился его бледный конь. Как нам кажется, именно в то время родилось и именно в связи с эффектом Мэна разбрелось по миру выражение «питаться святым духом». И как в данном случае, так и впоследствии, подтвердилось, что этот самый святой дух главнее любой телесной пищи и способен поддержать человека в его благих начинаниях. И только благих!

Короче говоря, на шестой день пути Мэн, обожравшийся святым духом, заметил на горизонте дым становища. Мэн знал, что это то самое становище, знал, что там живут те самые люди, и знал, что ему с ними делать. Как святой дух питал его все это время, так и божий промысел привел его к врагу. К тому же меч за опоясывавшей Мэна веревкой раскалился и вибрировал от нетерпения. Мэн въехал в становище. Племя кланялось седому Мэну, всем своим благостным видом напоминавшему пророка, который несет людям племени слово Божье.

«Ну что, бляди, – думал про себя Мэн, – вы думаете, что я принес вам мир. Нет, суки позорные, не мир я принес вам, а меч!»

– Элохим, о Элохим! – взревел Мэн.

– Элохим, о Элохим! – взревел конь.

– Элохим, о Элохим! – взревел меч. И вырвался на свободу.

Рубил меч головы врагов.

Топтал бледный конь тела врагов.

Железной рукой Мэн душил горла врагов.

Смерть оставляла за собой святая троица. Смерть и ничего, кроме смерти. Сами собой рушились шатры вражьего племени, сами собой падали на землю в предсмертных судорогах верблюды, ослы и кони вражьего племени. Неродившиеся младенцы выпрыгивали из разодранных чресл мертвых матерей и мгновенно чернели под палящим светом мечом Мэна. И скоро за спиной Мэна, его бледного коня и его меча остались только прах и тлен.

И только на пригорке оставался один шатер, у полога которого стояли две, единственные оставшиеся в живых обнаженные фигуры. Медленно направил Мэн коня к шатру, крепче сжал меч. И вот они стоят перед ним. Чернокожая рабыня его и сын его Измаил, сокращенно Старший, много лет назад изгнанный им, Мэном, вместе с матерью его Агарью. Спокойно ждал отца Измаил, прижимая правой рукой дрожащую Чернокожую рабыню. Опытным взглядом Мэн определил, что дрожит Чернокожая рабыня не только от страха за себя, но и от страха за то, что в ней. А в ней было семя Измаила, последние капли которого падали с обмягшего Измаилового члена.

– Ты, Старший, убил сына моего Младшего? – спросил Мэн Измаила.

– Я, – спокойно ответил Измаил.

– За что, Старший, ты лишил меня сына моего возлюбленного Младшего? – спросил Мэн Измаила.

– За то, – ответил Измаил, – что ты лишил меня отца. Какой мерой ты судил меня, такой и я судил тебя.

– Око за око, – сказал Мэн заповедь Господа и поднял меч. И сквозь сверканье меча увидел пустынную землю с горами, пустынями, лесами и реками. И на всей Земле стояли только Измаил, Чернокожая рабыня, фаршированная семенем Измаила, и пустой-пустой Мэн. Последние люди Земли.

– Что мне делать, Господи? – спросил Мэн Господа.

Бог вздохнул и сказал:

– Вот ты, Мэн, стоишь пред сыном твоим Измаилом, которого изгнал ты по повелению моему, пред сыном твоим Измаилом, который убил сына твоего Исаака. Вот Чернокожая рабыня твоя, которая носит семя Измаила в чреве своем. Вот Земля, на которой стоят всего три человека. А вот меч в руке твоей и конь бледный под седалищем твоим. Ничего не могу посоветовать тебе, Мэн. Много тысячелетий тому назад дал я тебе свободу выбора, но ты не воспользовался ей, а предпочел смирение. Передо мной, перед обстоятельствами, перед слабостями своими. И дар мой ты пустил по ветру.

– Я раб твой, Господи… – шептал Мэн, – я раб твой…

Но Бог только рассмеялся.

– На хрена мне, Мэн, всемогущему, рабы. К тому же венец творения не может быть рабом. Не может мой образ и подобие быть моим рабом. Такие дела…

И опустил Мэн плечи под тяжестью слов Господа, ослабли руки его, пал бледный конь, и положил Мэн меч на сухой песок, повернулся спиной к Измаилу и Чернокожей рабыне и пошел в пустыню. И не видел, как сын его Измаил, сокращенно Старший, поднял меч, подобрался к отцу и взмахнул мечом над головой отца своего, а потом уронил меч, упал на колени и заплакал. И повернулся Мэн к сыну своему Старшему, опустил старую руку свою на голову сына своего и тихо сказал:

– Не плачь, сынок, не надо… не надо… не надо…

* * *

– Не надо! – захлебывался в слезах Мэн. – Не надо!

Он попытался было дернуться, но Блондин и Брюнет крепко держали его за руки.

– Не надо! – кричал Мэн, но седуксен по капле вливался в его вену, сокращая судороги, заливал мозг, разглаживал извилины, опускал разбухшие веки на багровые глазные яблоки.

Пустыня постепенно таяла, таяла Чернокожая рабыня, кормящая грудью младенца, сына Измаила, внука Мэна.

– Не надо… – в последний раз прошептал Мэн и заснул.

Он спал три дня. Медсестра по имени Валентина Ильинична каждые три часа будила его, давала таблетки. Мэн доползал до туалета, мочился и засыпал снова. Через три дня он проснулся, похлебал куриного бульона и посмотрел по телевизору схлест между лидерами партий тряхомудистов и гвоздеболов. С ироническим комментарием ведущего, симпатизирующего партии жопосранцев.