Читать книгу "Краткая история цинизма - Александр Невзоров"

Французу — потрясающая «экзотик», русского подташнивает.

Грунт реально прекрасный.

Суглинок с добавлением дубовой и буковой мелкофракционной опилки. На «глазок» к 60 % сеяного суглинка — 40 % опилок. Соотношение «бук-дуб» на глаз не определяется.

Дубовая опилка выбрана за ее негниючесть, и выбрана, безусловно, правильно. Кроме того, в отличие от практикуемой в России сосново-еловой опилки, дубовая тяжелее раза в три и плотнее, что дает грунту «непробиваемость» и мягкую плотность.

Чудо, а не грунт.

По окончании фигурной смены — спешившиеся девицы балетничают с рапирами, демонстрируя банальное сценическое фехтование. Кисло, но многозначительно.

Потом фехтование повторяется на покляпых мышастых лошадках аргентинского происхождения (криолло).

Группа демонстрирует шестнадцать серых бедер, восемь ажиотированных задов, восемь фехтовальных масок и восемь трясущихся на затылках хвостиков.

Единственная классная режиссерская находка эпизода — жесткий бабий вопль, перекрывающий топот, сопение девиц и лязг спортивных клиночков.

Этот вопль рулит, заворачивает и разворачивает всадниц. Он и хабальский, он и воинский, он и пещерный. Но при этом очень французский. Под сводами королевского манежа звучат старые кавалерийские команды, перекрывающие топот и полязгиванье учебных клиночков. Вот это впечатляет в разы сильнее, чем поставленное Клодом Карлие фехтование.

Дальше совсем мрак.

На тяжеловозе породы шайр (увы, не брабансон) на манеж выплывает тетенька в алом, подобранная в «вес» шайру. Чалма. Невероятная умильность во взоре.

Тетенька минут десять душит зрителя пением.

Зовут тетеньку Анна-Лаура Пулен. «Пулен» по-французски — буквально «жеребеночек».

Но даже обостренная лошадиность фамилии, как выясняется, еще не повод выходить на манеж… Тетеньку провожают с явным облегчением.

Здесь публика воодушевляется, уверенная, что, где один тяжеловоз, там и два, а где два, там наконец и «содержательная часть».

Фигос под нос.

На манеже вновь «бартабасята». Работа на вожжах.

Грубо отрепетированные и откровенно подбивочные, рваные пиаффчики.

Бартабасята начинают откровенно лупить лошадей, выбивая каприольки.

Каприольки страшненькие, с капитально обвисшим передом.

Круппадки еще хуже, все явно «выбивное», отработка грубой рефлекторики на жалящий удар по мышцам крупа. Курбет, который по всем параметрам в разы сложнее каприоли тем, что его не сымитируешь подпрыгом и отмашкой зада, — так ни у кого и не получился.

Песады — кривейшие, «бартабасята» грубо, за рот, вытягивают на песаду вожжами. Спасибо, конечно, что без домкратов.

Получается полный кошмар… натужное и болевое движение с очень неуверенным задом и глухо молчащими «главными песадными мышцами».

Никакой Школы в этом нету. Даже манерные плащики не спасают. Все то же самое, но в ватниках и кирзачах можно увидеть на задворках КСК, где тайком болеют невзоровщиной. По шкале грубости — «абсолютно грубо».

Довольные собой «бартабасята» удаляются.

Думающим, что кошмар закончился, а теперь начнутся брабансоны и вообще красивая жизнь — большой французский KUKICH.

Вместо сцены совокупления тяжеловозов — еще одна доза габаритной дамы в красном… (того самого Жеребеночка — Пулен).

«Жеребеночек» теперь поет, таскаясь на вожжах за соловым пони.

Причем габариты у Пулен такие, что она легко бы вынесла поня на манеж под мышкой или в ридикюльчике.

У поня, впрочем, быстро едет крыша от даминого пения — и он ломится прочь, спасаясь от вокализов. Дама, не умолкая, тормозит вожжами за рот.

Трензельные кольца оказываются где-то в районе ушей.

Понь, может быть, и скрючился бы от такой боли и смирился, но дама все поет, поколыхивая габаритами, — и понь яростно ломится прочь, а дама тормозит, к результате, пропахивая собой в прекрасном грунте версальского манежа глубокую борозду.

Эстетизм эпизода спорен.

Далее все в таком же духе.

Финальчик совсем грустный.

В конце фильма на манеж, на свободу, выпускают бедняг-лузитано, которым крепко досталось от «бартабасят» и «бартабасих», — и тут выясняется, что у всех лошадей действительно роскошные движения, полные свободы и грации.

Игры лошадей на свободе, правда, совсем для дурачков.

Видно, что иерархия не установлена и лузитано просто «прощупывают» друг друга и пытаются делить традиционные табунные амплуа. Отсюда и энергетика, и подобия «схваточек».

Но!

Как только на манеже появляются «бартабасята» — свобода и грация испаряются, исчезают движения, галоп становится истеричным и рваным.

А потом долгая и жутко помпезная презентация девушек, демонстрирующих крепко накачанные на дерганье лошадиных ртов трицепсы.

Символичен последний эпизод, самый последний эпизод фильма.

В пустой раздевалке таится Бартабас, который то ли нюхает оставленные женские вещи, то ли просто прячется от оглушительной славы.

Несмотря на декадентский эротизм эпизода с возвышенным обнюхиванием одежды учениц из «Сибьири», считать данную сцену полноценной компенсацией отсутствия совокупляющихся брабансонов — все же нельзя.

Публикуется по: Nevzorov Haute Ecole. № 2, 2007

Копрофагия как будущее российской элиты

У меня был знакомый протодиакон, почтеннейший отец Василий, которому когда-то грустная колхозная лошадь нанесла удар копытом в пах, обеспечив на всю жизнь пронзительным детским дискантом. Ну и, соответственно, избавив от необходимости влюбляться, жениться, да и вообще интересоваться всеми существами в юбках, включая шотландских горцев.

Тонюсенький пронзительный дискант был очень экзотичен в сочетании с огромной, жирной, остроносой тушею его обладателя и позже позволил толстому семинаристу без паха сделать блестящую церковную карьеру и дослужиться до протодиакона.

Вместо благодарности отец Василий затаил смертельную ненависть к лошадиному роду, которую реализовывал самыми разными способами. Он полюбил бывать на бойне, разумеется, инкогнито. Переодетый в «гражданку», спрятавший патлы под интеллигентским беретом с червячком, заплатив жалкую трешечку забойщикам, он мог долго и с абсолютным счастием, тоненько подхихикивая, наблюдать все нюансы процесса лошадиного забоя.

А когда процесс заканчивался и обездвиженное смертью лошадиное тело начинали свежевать, почтеннейший протодиакон обязательно добавлял от себя, пару раз врезая по нему галошей.